И еще одна тема была постоянным предметом наших разговоров. Мне было, пожалуй, лет восемь-девять, когда дед начал говорить со мной о смерти. Впрочем, узнал я о ней не от деда: моя бабушка, еженедельно навещавшая могилу мужа, другого моего деда, примерно лет с пяти брала с собой на кладбище и меня. Постепенно эти походы стали привычным делом, и я их полюбил, не вполне отдавая себе отчет в характере самого места. Мне нравилось приносить в ведерке воду из бассейна и поливать розы, пионы и саженец ели, что росли на могиле деда; протирать влажной тряпочкой его памятник и посыпать ярко-оранжевым песком участок внутри ограды. На кладбище были похоронены и другие наши родные и знакомые, и, закончив необходимые работы, мы с бабушкой затем навещали их могилы, неспешно обходя кладбищенские кварталы. Деревья там постепенно разрастались, тень падала на дорожки, в ветвях шумели птицы… В особенно старых уголках, где, должно быть, уже некому было приходить к могилам, царила звенящая тишина. Здесь-то и нравилось мне больше всего. После прогулок по кладбищу смерть не казалась ни страшной, ни удручающей. Эстетика этого места примиряла с перспективой небытия, тем более что здесь не приходилось испытывать ни обид, ни разочарований. Тем не менее, рядом с собой, среди родных и близких, я не встречал смерть еще очень долго. А дед заговаривал, например, о том, что у Юлия Цезаря однажды спросили, какой вид смерти он предпочитает. На это полководец ответил: «Внезапный». И дед комментировал: хорошо умереть внезапно, на ходу, не думая о смерти и к ней не готовясь. Лучше всего – в бою. Еще бывало, беседовали мы о том, сколько прожил кто-нибудь из великих людей. В детстве меня почему-то очень занимали длинные жизни – люди, достигшие глубокой старости, как, например, Микеланджело или Гëте. И дед разъяснял, что не так важно прожить долго, важно прожить достойно. Мог ли я тогда оценить эти слова как следует? Много лет подряд вспоминал он вычитанную как-то у Сарояна фразу: «…а потом мой отец поменял ботинки на похоронные тапочки». И до того полюбился нам этот образ, что о всяком умершем говорилось что-то вроде: «ну вот и такой-то поменял». Уточнения в этом контексте не требовалось. В качестве образца поведения перед лицом смерти рекомендовалась поговорка запорожских казаков: «