Кацнельсон отбросил лопату в сторону – и рухнул на колени.
– Нет, зачем же?
Голос ювелира был донельзя «приветлив» и даже «участлив».
Не понимая, Кацнельсон старательно пучил глаза. И запрос его не остался без ответа.
– Лопаточку-то подбери – и копай!
Хаим вздрогнул.
– Что к-копать?
Лесь Богданыч с деланным удивлением выгнул брови.
– То есть, «как что»? Могилку, конечно!
– Как-кую м-могилку? К-кому?
– Ну, коль скоро ты поленился для Биберзона – то себе!
– А…
Попытка впадающего в прострацию Хаима «уточнить детали» была пресечена наставленным на него дулом револьвера.
– Копай!
…Когда голова Канцельсона скрылась из поля зрения сидящего в траве ювелира, Лесь Богданыч поднялся и подошёл к краю ямы.
– Ну, вот это – другое дело! – одобрил он результат «самопогребения» Канцельсона. – Можем ведь, если захотим! В смысле, если хорошо попросить. Давай-ка сюда лопату!
Непривычный, как и большинство его соплеменников, к физическому труду, Кацнельсон измученным голосом отозвался из ямы:
– Зачем?
– То есть, «как зачем»?! Ты поработал – теперь я поработаю!
Первый же комок земли, шлёпнувшийся на голову Кацнельсона, исторг из души того истерический вопль:
– Что Вы делаете?
– Как что? Похороняю тебя!
Сгружая на мечущегося в яме Кацнельсона очередную порцию грунта, Лесь Богданыч был само добродушие.
– Но теперь уже, в отличие от той мульки, что ты пытался скормить мне – по-настоящему. А за реквизиты на фанерке можешь не беспокоиться – всё исполню надлежащим образом!
– Не надо! – возопил погребаемый. – Я всё скажу!
Лесь Богданыч невозмутимо продолжил работу, и приостановил её лишь тогда, когда убедился в том, что Кацнельсон ниже пояса уже не виден.
– Слушаю тебя, Хаим, «почти не замечаем»!
Федулов хохотнул неожиданно выскочившей рифме – примитивной, но оказавшейся к месту. Обливающийся потом и слезами обманщик не заставил себя уговаривать.
– В августе девятнадцатого – не помню, какого числа, помню только, что дело было рано утром – ко мне в дверь неожиданно постучали. Я сперва подумал, что Чека, и сильно испугался. Но потом, вспомнив, что в свой девятый – нет, десятый! – визит ко мне разжиться им удастся разве что старым ковриком у двери, успокоился, и пошёл открывать. Каково же было моё удивление, когда я увидел перед собой Изю Биберзона. И, главное – в каком виде! Глаза у него были – примерно, ну… как…