Я не решался вылезти из джиджу полностью, все таки ей проще было
удерживаться на поверхности волнующегося студня. Но заставлял ее
двигаться к источнику красного цвета. Пару раз она начинала
скользить вниз и тогда я начинал истошно кричать, пинать беднягу и
толкать ее изо всех сил. Это помогало.
Время тянулось и перемешивалось с бредом, как в ночном кошмаре.
Когда мы пробились к внешней части загона, у меня уже не осталось
сил на удивление. Их хватило лишь на то, чтобы примотать джиджу
хоботом к решетке и вглядеться в мечущиеся тени Храма
Драконов.
Почему я решил, что это был храм? Трудно представить, каким еще
прочим целям могло служить это круглое помещение, разукрашенное
всеми возможными оттенками желтого и красного цветов. При первом
взгляде мне показалось, что зал невероятно огромен, но потом
разглядел, что бесконечные ряды золоченых жаровен и полупрозрачных
колонн – таких алых, что они казались наполненными артериальной
кровью – это всего лишь отражение сравнительно небольшого
помещения, заключенного в круг вогнутых зеркал.
Золотые блики скользили по узорчатому шитью полотнищ, свисавших
по высоте стен, и таяли во мраке багряных складок; отсветы пламени
мягко ласкали округлые ребра красных фонарей, поблескивали на
шафрановых кисточках, искрились в россыпях кристалликов по краям
зеркал. Блики, отсветы, искры – все они отражались в темной глади
отполированного пола, как отражаются звезды на поверхности ночного
озера.
Блики, отсветы и искры тонули и гибли на шкуре Великого Дракона,
статуя которого свернулась плотной спиралью в центре храма так, что
только верхняя часть туловища возвышалась над белым кольцом
окруживших ее людей. Дракон был трехголовым, матово черным, а может
это была трехголовая змея с раздувшимся клобуком... сквозь
удушливый дым, клубившийся под потолком, мне было трудно
рассмотреть все тонкости декора. Утрированно мистические декорации
к ритуалу, не более того – умом я это понимал, но внутри стало
совсем нехорошо.
Еще один тяжелый удар гонга плотно толкнулся звуковой волной в
легкие. Круг людей в белом распался на пять лучей. Поднялись вверх
руки, опали широкие рукава. Кто-то тоненько запел, почти зарыдал.
Следом заухало, залопотало, загудело... каждый человек издавал свой
особый звук и непостижимым образом эта какофония обретала
изломанный ритм, вязкий и болезненный для ушей. На затылок будто
опустилась тяжелая холодная лапа и сжала его, глубоко вонзив
ледяные когти.