Почему же всё кругом,
Завертелось, закружилось
И привстало на рога!
Холодец – за винегретом,
Отбивная – за паштетом.
Запеканка – за рулетом
За инжиром – курага.
За стаканами – бутылки.
За салатницами – вилки.
За печёнкою прожилки,
А за рёбрами – нога.
Всё разбилось, поломалось
Мне «осталась только малость!
Только выстрелить в висок,
Иль – во врага!»
Надо было быть только Викулом, чтобы в свой ежегодный День Рождения умудриться получить ремня! /Это – даже реже, чем Первомай и реже даже[21], чем День шахтёра вместе взятые!/
Когда юного алкоголика-плагиатора всей поэзии начала середины конца двадцатого века за оба шорта сдёргивали с флагштока, он, усиленно в полёте цепляясь чешками за стульчик, орал:
И где концы, и где началы – не понять!
Все середины не найду я: «Спасибо, мать!»
Группа заочно тоже благодарно отнеслась к такой его матери. Но стул затрещал, наклонясь, и лопнул – в дрова! Ситуация при этом неожиданно улучшилась. Пострадавшие щепки спрятали в тот же ящик к старосте (видно, всё непотребное ассоциировалось народом с ящиком для игрушек), а сцену соорудили из парты, и это давало возможность участвующим быть выше равнодушных. Используя добавленное пространство, можно было теперь идти вприсядку, садиться на шпагат, делать другие резкие движения и жесты для большей убедительности своих стихов. Так, спортсмен Никлесон стал приседать на одной ноге «пистолетом» и почему-то вдруг, «ни в замочину, ни в уключину», запел. Слова от мелодии подозрительно напоминали либретто на рапсодию:
Не одна я в поле кувыркалась!
Не одной мне в копчик ветер дул!
Вспомнить весь этот шедевр не представлялось сейчас никакой возможности, но физические упражнения запомнились.
Дальше – больше!
Мишка Громов нанёс ощутимый удар в сторону дошкольного печатного правописания:
Я не люблю тетради в линию,
Как не любит Гамлет Оливию.
* * *
Я не люблю тетради в клеточку,
Как не любит Миронова Деточкин.
* * *
Я не люблю тетради в косую,
Как карты, когда не тасую.
* * *
Я не люблю тетради чистые,
Как девок, что – худоглистые.
* * *
Я не люблю тетради измаранные,
Как лапшу с молоком переваренную.
* * *
– Вот и я!
Неожиданно инициативу перехватила Соня – у всех перехватило дыхание. От Сони до сих пор, за годы, проведённые вместе, никто не слышал ни одного слова, кроме храпа в «мёртвый час». Если бы единственная гуппия в зазеленевшем аквариуме под названием «Живой уголок» заговорила сразу с двумя, тоже единственными там, улитками, то это вызвало бы меньший шок!