Когда мне минуло шестнадцать, ауксилии через выбранных от когорты
представителей попросили назначить меня центурионом. Отец поначалу
слышать об этом не хотел, ссылаясь на юный возраст кандидата, но
ауксилии жарко убеждали, и отец уступил. Боюсь, что с охотой. Когда
отец рассказывал мне о споре с ауксилиями, лицо его светилось
гордостью. Разумеется, в настоящем легионе не решились бы назначить
центурионом шестнадцатилетнего юнца, но Лугдунум охраняла
вспомогательная когорта. Да и чем я был хуже сенаторских сынков,
свежеиспеченных трибунов, приезжающих в легион командовать
когортами? К тому же раннее приобщение к армейской жизни изменило
мою внешность – я выглядел старше своих лет, никто не давал мне
меньше двадцати.
Мне стыдно вспоминать, но отец любил
меня куда больше сестер. Не только потому, что отцы всегда и везде
любят сыновей. Мои сестры, Корнелия Старшая и Корнелия Младшая,
выросли очень похожими на отца – такие же рыженькие и худощавые.
Они были миловидны, но не красавицы. Замужеству это не помешало:
желающих породниться с самой богатой семьей в Лугдунуме хватало.
Отец сам выбрал мужей дочерям, но они не противились: женихи были
молоды, красивы и знатного происхождения.
Кровь матери взяла свое только в сыне: я рос черноволосым и
кареглазым. И чем дальше, тем более походил на мать. Поэтому отец
так любил возиться со мной. А я нахально ревновал его к сестрам:
маленьким, расталкивая их, пробирался поближе и норовил забраться
отцу на колени. Он смеялся, но протягивал руки…
Мать умерла, когда мне было пятнадцать. В один из холодных зимних
дней она вышла в атриум после бани легко одетой, простудилась, и
лихорадка в три дня убила ее. К тому времени обе старшие сестры
были замужем и жили с мужьями; мы остались вдвоем с отцом. На людях
отец держался по-прежнему невозмутимо, но только немногие, в том
числе и я, знали, чего ему это стоило. Греческие мастера еще при
жизни Випсании сделали замечательную ее статую. Они так умело
раскрасили ее восковыми красками, что мать выглядела как живая.
Отец велел перенести изваяние к себе в спальню, несколько раз я
тайком наблюдал, как он обнимает мраморную Випсанию и плачет. С
потерей жены отец старался повсюду брать меня с собой: то ли мое
лицо напоминало ему о любимой, то ли он страшился остаться один со
своим горем. Через год я прекрасно знал все тонкости монетного
дела, разбирался в поставках металла и угля, дружил с чиновниками
канцелярии префекта и лучшими резчиками. Видя это, отец сделал меня
своим помощником. Я продолжал числиться центурионом, на праздничных
построениях когорты надевал свой посеребренный панцирь, поножи и
шлем с красным гребнем поперек, но в остальное время помогал отцу.
Центурией командовал опцион. Мне не нравилось монетное дело, куда с
большей охотой я служил бы в легионе на границе с варварами (как
любой молодой солдат я мечтал о славе), но мне было совестно
просить отца о переводе. Я был нужен ему.