Дядя Семен в солдатах служил, а батя мой дома хозяйствовал. Был он много постарше Семена, и были они неподеленные. Жена Семена Агафья жила в Тулице, в прислугах у сидельца казенной винной лавки.
Вот раз поехали мы с батей в Тулицу бычка продавать. Тридцать верст от нас. Заехали к Агафье. Закраснелась вся. Стала нас чаем поить. Села, а сама все словно хоронится, животом к столу приваливается.
– Дайте, говорит, мне пачпорт. В Москву поеду, тут мне больше нельзя.
А у самой слезы, слезы… Отец подумал и говорит:
– Вот с нашими посоветуюсь, может, что и удумаем.
Вернулся домой, всех созвал и про бабу рассказал:
– Уж плачет, плачет как!
Бабка говорит:
– Что ж теперь плакать. Надо как-нибудь бабу выручать. Мы все молотить пойдем, а ты поезжай.
– Нет, – отец говорит, – лучше поеду, как темнеть станет.
– Как темнеть станет, тебе уж назад обернуться надо. Нет, вот мы пойдем молотить, а ты собирайся, словно за дровами; а как стемнеет, тут ты с нею и вернешься, никто ее и не увидит. А потом пачпорт справим, пущай в Москве родит.
Так и сделали. Только соседка, бабка Александра, увидала. Стала под окнами нашими похаживать.
– Что это Агафья приехала? Чего же она с вами молотить не ходит?
А наша бабка ей:
– Только приехала, сейчас и в молотьбу! Пущай отдохнет.
Агафья сидит и руки повесила и голову.
– Все одно, говорит, уж не схоронишься!
– Ну, когда не схоронишься, тогда и молоти, а пока не знают, нечего показываться.
Поехала баба с батей, справили ей пачпорт, отправили в Москву. Через две недели она родила. Пишет: «Больно девочка хорошенькая, приезжайте посмотреть». Бабка и поехала.
Воротилась.
– Уж то-то хороша-то девочка! Баба убивается: ни за что в вошпиталь[5] не хочет отдавать. Совета просит.