– Если не будет меня… дней…
десять, – прикинул в уме друид, – не мешкая, шлите весть
владетелю. Пусть уж тогда его наймиты разбираются.
Оннат Тоур молча боднул воздух.
Суетливый Норик с перепугу зажал рот обеими ладонями, да так и
стоял, точно мальчишка, ляпнувший сгоряча поносное слово на
знакомого колдуна.
Тауринкс развернулся и торопливо
зашагал прочь от деревни, к ближнему броду через Драконью реку. Его
манило громоздящееся где‑то в лесной чаще кольцо установленных
неведомо кем стоячих камней.
* * *
– Скажет мне кто‑нибудь, куда
меня везут? – взвыл Лева Шойфет, не в силах более
сдерживаться.
– Не велено, – лениво
отозвался его сопровождающий дюжий дядя, чьи знаки различия Лева не
сумел бы распознать даже под угрозой военного трибунала.
Мимо промелькнул дорожный указатель с
надписью «Барановичи – 15 км».
Лева с омерзением оглядел свой новый
– по названию, но не по сути – костюм, состоявший из уставных
штанов, тельняшки и мундира. И кирзовых сапог. Сапоги натирали.
Нет, это все какая‑то ошибка!
Хотя для ошибки дело зашло слишком
далеко. В том, что случилось обычное недоразумение, Лева был уверен
куда раньше – два дня назад, когда его вызвали к ректору. Он и
тогда решительно не понимал, за что его будут пинать. Разве что
настучали на очередной анекдот, пересказанный памятливым Левой.
Потомок борцов за революцию Шойфет страдал патологическим неумением
отличать опасные темы от безопасных, за что неоднократно
подвергался репрессиям – конечно, в своем понимании, потому что за
спиной юного Левы стоял дедушка, Рувим Израилевич, занимавший
должность не то чтобы высокую, зато крайне выгодную – зам. зав.
чего‑то там в системе снабжения продуктами ветеранов войны. Поэтому
обижать Леву было рискованно. Ректор, прикормленный ветеранской
икрой, это тоже знал. Значит, дело не в том…
В кабинете Леву ждали. Зрелище
увешанного звездочками военного вогнало аспиранта в такой ступор,
что глумливые реплики ректора долетали до него обрывками: «Один из
лучших… молод и перспективен… прекрасный ученый… потомственный
коммунист».
Последнее соответствовало истине не
вполне. Коммунистами оставались дед и отец Шойфеты, сам же Лева,
избалованный благоденствием, был оторван от реальной жизни
настолько, что никакая идеология в его мозгу поселиться не могла,
не имея под собой почвы – так не растут на голом камне деревья. Все
притязания и мечты юноши сосредотачивались на научной карьере, ей
Лева намеревался отдаться всецело, и сообщение, что он, выпускник
иняза, должен будет отряхнуть пыль с получаемых за претерпленные на
военной кафедре унижения лейтенантских звездочек, повергло его в
шок.