Лева перешептал всю тираду на ухо
Кобзеву – в меру своего разумения, конечно, потому что половину
деревенских словечек старосты он понял только по контексту или не
понял вовсе.
– Мы… – заговорил майор
через Леву, – не безвластные. Мы посланники великой державы.
Мы хотим наладить… взаимно выгодную торговлю. Как вы говорите,
постоянно.
Староста усмехнулся несколько
покровительственно.
– Как ни сколотит себе очередной
вождь банду, так в ровню великому Эвейну метит, – проговорил
он обыденным голосом. – Навидался я таких…
– Мы – большая страна, –
доказывал Кобзев. – У нас большое войско. У нас все жители
сыты и грамотны. Мы богаты. Сейчас мы пришли не с товаром для
торговли, а с… дарами. Чтобы эвейнцы прониклись к нам
добросердечием и увидали, что мы не… не…
На этом месте Лева сбился. Кобзев
сказал «не второстепенная держава», но строй эвейнского языка не
позволял употребить эти слова в одной фразе. Держава была Эвейном,
а Эвейн был Державой – единственной, с большой буквы. Одно это
могло бы навести майора на разнообразные невеселые мысли, если бы
Лева сообразил ему об этом сообщить.
– …Не дикари, – закончил
Лева фразу.
Староста подозрительно покосился на
БТРы. Кобзев, не оборачиваясь, махнул рукой, и по его сигналу
солдаты принялись выгружать из машин и вываливать на расстеленные
тут же, на площади, полотнища брезента ящики со сгущенкой. Старлей
бросил что‑то полушепотом сержан‑ту Беловскому, и тот поднес
Кобзеву ложку и вскрытую банку. Гэбист демонстративно запустил
ложку в густую желтоватую массу и отправил себе в рот большой ком,
моля бога и партию, чтобы только не поперхнуться. Из всех сладостей
он признавал только шоколад, понимая, что это дичайшее барство, но
будучи не в силах себя перебороть. Но он слышал где‑то, что
примитивные народы, как правило, готовы поглощать сладкое в любых
количествах, точно дети.
Староста Тоур подозрительно глянул на
предложенную ему банку, осторожно понюхал содержимое и проговорил
что‑то на своем зубодробительном языке, на слух Кобзева
напоминавшем немецкий.
– О чем это он? –
поинтересовался гэбист, сообразив, что Лева почему‑то оставил
реплику без перевода.
– Я не совсем уловил… –
пробормотал переводчик, заливаясь предательской краской, и,
натолкнувшись на бешеный взгляд Кобзева, добавил: – Он спрашивает,
не отравим ли мы его этими… соплями.