Сцепив зубы, со звериной яростью наблюдаю, как тает отряд
противника — мои всадники лучше владеют клинками, а противостоят им
в большинстве своем безусые мальчишки, дети. Нет, ени чиры в их
возрасте покидают корпус и становятся полноценными бойцами, но это
не отменяет превосходства опыта и лучшей выучки ветеранов над
юнцами. И сейчас в окружении бьются едва ли чуть больше двух
десятков склабинов — против четырех моих.
Мое внимание привлекает старый уже вояка с седой головой и
испещренным сабельными шрамами лицом. Он единственный из склабинов
закован в кирасу — и прикрывает своих мальчишек, словно живой щит,
успевая защищать сразу трех, а то и четырех бойцов. На благородном
лице воина написана такая боль и отчаяние за своих людей, что на
мгновение мне становится жаль врага — но только на мгновение. Ибо
именно благодаря ему я уже потерял большую часть сотни и, судя по
всему, не выполню приказа Беркера-ага.
Старик сумел отвести очередной разящий удар сабли от
сражающегося справа юноши и неуловимо контратаковал, стремительным
уколом ссадив наседающего на того дели. На моих глазах пятого.
— Баши мой!!!
К старику приблизился Челик — рубака, столь достойно принявший
меня в сотню. Повинуясь какому-то чувству, я останавливаю его и
направляю коня вперед, в гущу схватки — отчего-то я уверен, что
именно моя рука должна оборвать жизнь седого воина.
В схватке наступает короткая пауза: в бою сходятся командиры.
Приблизившись к противнику, понимаю, сколь тяжело ему дается лихая
рубка — щеки горят, по лицу обильно течет пот, а грудь ходит
ходуном от тяжелого дыхания. И вновь сердце сжимается от
необъяснимой жалости — впрочем, лишь на мгновение.
— Гордись: ты примешь смерть от моей руки!
Язык склабинов давно перестал быть мне родным, и забытые слова с
трудом срываются с губ. Но воин понимает меня и, кривясь от гнева,
тяжело рубит сверху.
Ловлю себя на мысли, что лицо его отчего-то кажется смутно
знакомым — и тут же принимаю удар на плоскость сабли. Со скрежетом
скользнув ею под вражеским клинком, круговым движением кисти
отправляю кылыч*17 вперед, целя острием в горло. Старик
перекрывается блоком и бросает жеребца вперед, потеснив меня.
Рубящий удар сверху встречаю заставой — и, ругнувшись, рассекаю
елманью шею вражеского коня. Противник имел преимущество в схватке
конным — что же, я его спешил.