Попивая имбирный чай дома у Анны-Марии, они обсуждали современную моду и фантазировали, какими могли быть свитера во времена их прародителей. Их разговор шел плавно, петляя между модой, социальными новостями, изменениями в жизни их общих знакомых и благотворительности.
Их прервал вошедший Вильям – статный мужчина военной выправки с темно-русыми волосами и бородой. Его голос был тихим, но сильным. Ему бы служить в войсках, настолько он хорошо сложен и имел магнетическую силу повиновать других себе, но он был антрепренером и не в одной сфере. Со стороны глядя, казалось, что этот привлекательный мужчина больше подходит Агриппине, а не Анне-Марии, но, как мы знаем, люди, которые вместе, зачастую очень разные, и лишь при определенном ракурсе их лица похожи, как родные.
– Приветствую! – сказал Вильям, нежно поцеловав в макушку свою жену, а после и Агриппину.
Агриппину он любил, как сестру, имеется в виду, что он никогда не общался с ней по душам и не желал того, но он чувствовал в ней какую-то родную нить, схожесть на тонком уровне – скрытую ранимость и открытую вздорность характера. Он был улыбчив и оптимистичен на протяжении всего времени, какое его знала Агриппина, а это без малого шесть лет. И она искренне удивлялась, как человек может быть в приподнятом расположении духа постоянно.
Анна-Мария была застенчивой на людях, но в знакомой компании – очень веселой. Агриппе она напоминала пушинку одуванчика, а иногда капризную девчонку, которую сама Агриппина могла немного усмирить, как старый пес молодого щенка. Но фундамент их дружбы созидался на твердой почве несгибаемых принципов: чувстве собственного достоинства, безмерного уважения всего живого и чувстве долга помогать иным.
Вильям присел на диван к Анне-Марии, немного развалившись, что было для него не свойственно. Это был тревожный признак усталости, когда ему нужно было набраться сил не только ото сна, но и от присутствия жены, тишины, полумрака и немного виски в бокале, сидя перед их небольшим камином. В такие минуты Анна-Мария сидела на диване позади его кресла, в умиротворенном безмолвии вышивала или шила, на что она была очень талантливой. При определенных усилиях и положительной энергии она могла бы стать выдающейся мастерицей пусть не на страну и не на Европу, но на свой город Оденбург точно. Однако ее счастьем было сидеть за креслом мужа, шить ему модельный пиджак, аналогов которому не было, или же себе немного экстравагантное, но не лишенное женственности и утонченности платье.