Валентина Ивановна собралась быстро и с котомками и Игорьком отправилась на вокзал. Вокзал был небольшой, набитый отъезжающими до отказа. Там было душно и основательно накурено. Поезд ожидался не скоро, и Игорек большее время болтался по путям и возле вокзала, заходя туда только погреться, если ему становилось холодно. Было очень интересно смотреть на рельсы, шпалы, стрелки, еле видный вдали семафор, на разноцветные огоньки фонарей в темное время, в которые были вставлены маленькие керосиновые лампы. Раньше Игорек ничего подобного не видел. Изредка мимо проносились с грохотом воинские эшелоны с танками пушками и солдатами. Особенно запомнился на всю жизнь один. Все, кто на нем ехал, и в теплушках, и на открытых платформах, и мужчины, и женщины в форме пели “Катюшу”. Да так громко, что песня перекрывала грохот колес. Да так слаженно, будто это пели артисты, все – как один. В этом было нечто необычное, нечто, можно сказать, мистическое. Люди ехали на фронт, может быть, на смерть, объединенные одними и теми же общими мыслями, связанными в одно целое, как их песня. Находящиеся на станции люди долго еще стояли молча, пораженные увиденным.
Возвращаясь с очередной прогулки, подходя к вокзалу, Игорек заметил какое-то волнение вокруг. Из вокзала вынесли тело какого-то человека и подняли на машину. Игорек прислушался к тому, что говорили вокруг: “Один человек, видимо очень голодный, стянул у кого-то целую буханку хлеба и тут же на месте съел всю. Этого ему после перенесенного голода делать было нельзя категорически. Это был эвакуированный из блокадного Ленинграда. Он умер от заворота кишок”. Игорек поспешил внутрь вокзала к матери. Валентина Ивановна сидела и плакала. Игорек ничего не стал спрашивать – так она плакала после писем из Ленинграда.
Поезд пришел ночью. У вагонов собралось очень много народа с мешками, чемоданами и разными хотулями. Игорек подумал: “Неужели все они со своими вещами поместятся в поезде?”. Валентина Ивановна стояла в растерянности – шансов было мало. И тут она заметила, что недалеко у одного из вагонов никого не было, и бросилась туда. В тамбуре было пусто, но нижняя ступенька вагона была выше головы Игорька, а тут еще и хотули. Слава богу, с помощью проходящего мимо железнодорожника кое-как удалось все же попасть в тамбур, и поезд сразу тронулся. Вдруг из вагона вышла проводница и стала кричать и выталкивать с площадки тамбура ничего не понимающую, уцепившуюся за поручни Валентину Ивановну. Из слов проводницы следовало, что этот вагон офицерский и что ее отдадут под трибунал за то, что она пропустила людей в тамбур. Неизвестно, чем бы кончилось все, если бы из вагона не вышел офицер с золотыми погонами, который уговорил проводницу разрешить проезд женщины с маленьким ребенком до следующей остановки и пригласил их в вагон. Внутри было тепло и тихо после шума и гама на платформе; на полу во всю длину вагона была постелена ковровая дорожка; отсеки общего вагона отделялись тяжелыми бордовыми занавесями от созданного таким образом коридора. В вагоне зависал легкий синеватый туман от накуренного, запах которого Игорьку понравился. Это был какой-то необыкновенный, совсем другой мир.