Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва - страница 20

Соседки омыли мамочкино тело. Одна из них сказала: «Красивая, милая была и лицом, и телом, и душой наша Елена Ивановна».

Я позвонила Боре в Ленинск-Кузнецкий, мне сказали, что он в шахте, я попросила передать, чтобы сразу ехал в Прокопьевск, что умерла мама. В 9 утра Боренька был у нас. Они с папой сами решили съездить в магазин и выбрать для мамы новое красивое платье и туфельки. Всё мамочке подошло. Я и папа не могли ни есть, ни пить трое суток. Моя приятельница привезла творожок домашний, зная, что я его люблю. Папа просил меня съесть хоть что-нибудь. Но не могла даже думать о еде. Народу проститься с мамой пришло много-много. Боренька сидел около гроба, не глядя ни на кого, гладил маму по голове. Почти вся комната была в цветах, гора цветов, которые приносили знакомые и совсем незнакомые. Люди просили что-нибудь из маминых вещей на память, я отдавала. Папа заказал всё необходимое для поминок. Люди шли до самого вечера. Отметили 9-й день, съездили на могилу мамы. Соседи нарвали огромные букеты в своих огородах на мамину могилку. Народу опять было очень много. На маминой могилке папа тихо, но с большим чувством, спел одну из своих любимых арий: Алеко из оперы Рахманинова, а слова «Задумчивость мою в минуту разогнать умела… Я как безумный целовал её чарующие очи» он не пел, а прошептал. И допел: «Моя Земфира мне верна, моя Земфира охладела», потом добавил: «Моя Земфира у-ме-рла». Так началась для нас другая, совсем иная жизнь, с постоянным привкусом горя и невосполнимой утраты. Даже сейчас, когда пишу эти строки, этот привкус не исчез. Он был у папы до конца его дней. Мы говорили об этом не раз. Вскоре я с детьми уехала в Москву. Привезли папу. Он мне сказал: «Лёля перед смертью сказала: «Живи с Томой»». В Москве моя дочь вышла замуж. Родился первый ребёнок – мой любимый внук Николенька. Папа почти ежедневно ходил в магазин, подниматься на пятый этаж было ему трудно, он после смерти сына и любимой Лёли страдал одышкой, ишемической болезнью сердца, к врачам не хотел обращаться, лечился лекарствами, которые остались от мамы. Перед походом в магазин он звонил с непременным вопросом: «Это откуда?» Странно, но ему отвечали. Тогда он спрашивал: «Паска есть?» (Пасочкой мы называли творожную массу с изюмом или курагой). Странно, и тут ему отвечали, продавцы знали его, и как только он входил в магазин, продавец кричала ему: «Дед, иди, паска есть!» У папы очень болели коленные суставы. Мой сын Витюша предложил ему курс уринотерапии. Папа всерьез занялся лечением. «Уриновый аромат» заглушить было нельзя. Зато через какое-то время папа признался Витюше: «Понимаешь, я почти полтора года живу у вас, а мне не хуже». Как-то нас навестил племянник папы – Саша Якименко – сын его сестры Лили. Побывали у нас близняшки – дочери Коли. Приезжали из Сибири дядя Сережа, брат Боря. Папа звонил мне на работу в музей А. Н. Скрябина, где шла реставрация и где первые два года в музее не было отопления, это его беспокоило, я тоже звонила ему. Иногда за обедом папа говорил мне: «Вкуснятка, как у Лёли». Для меня это была высшая похвала. По вечерам он вспоминал свою молодость, друзей, расспрашивал меня о реставрации в музее, просил рассказать, что и как реставрируется, кто осуществляет контроль, достаточно ли мне оказалось моих знаний по искусству, реставрации и архитектуре, полученных в Академии художеств, какой квалификации реставраторы, как работает архитектурный надзор. Слышал мои разговоры по телефону, касающиеся реставрации, с архитекторами, строителями, и не раз одобрительно говорил: «Не зря ты училась в Академии художеств, моя хорошая, жаль, Лёля не видит и не знает». Я ответила: «Не волнуйся, папа, мамочка всё видит и радуется, ведь это вы мне помогли получить второе образование, оставались с детьми, когда я уезжала на сессии. Без вашей помощи я бы не смогла учиться, оставить детей на чужих людей не решилась бы». Больше и чаще всего папа говорил о маме. Вспоминал запомнившийся ему особенно эпизод уже после смерти его любимой Лёли. Он пришёл в магазин купить курочку. Стоит в очереди (в те времена, чтобы купить курочку, надо было отстоять в очереди не менее 3-х часов и не факт, что курочка дойдёт до тебя). Продавец увидела папу (он был высоким, видным, всегда в шляпе) и обратилась к очереди: «Пропустите Максимова, это муж Елены Ивановны». Очередь уважительно расступилась. Это папу поразило. Он недоумевал: как же так, четверть века он работал на Маганаке, его знали можно сказать, все, а мама была домохозяйкой. Он с горечью признался, что, наверное, не всё знал о своей драгоценной Лёле, потому не ожидал такого почитания, такого уважения к ней. Папа вспомнил и такой эпизод в их жизни. Много лет он был председателем товарищеского суда в посёлке Маганак. Пришёл однажды опечаленный судьбой соседнего подростка, на которого его родной отец подал заявление в суд. Мама, как всегда, проявила интерес к судьбе мальчишки. Оказалось, отец этого несчастного мальчика часто крепко и без меры напивался и издевался над женой и сыном, даже бросался на них с ножом и топором. Мальчик увидел, как в очередной раз отец бросился на его маму с топором, ударил отца чем-то тяжёлым по рукам. Топор выпал. Огорчённый отец решил привлечь сына к ответу. Дело передали в городской суд, который назначил мальчику наказание в виде лишения свободы и отбывание в лагере для несовершеннолетних. Разговор моих родителей состоялся вечером, а утром мама решительно заявила, что едет в областной суд (город Кемерово) защищать мальчика. Взяла сумочку с лекарствами и в путь. Она выступила защитником мальчика по этому делу. Его оправдали. А его непутёвого отца осудили на товарищеском суде и отправили на лечение от алкоголизма. У мальчика учёба «пошла в гору», как сказала его мама. Моя же мама отделалась несколькими приступами стенокардии. Когда соседки сочувствовали, зная о здоровье мамы, она говорила, улыбаясь: «Всё хорошо, всё правильно, я ни о чём не жалею». Из нашей обширной семейной библиотеки мама давала мальчику книги. Перед уходом в армию, теперь уже юноша зашёл к маме и попросил на память её фотографию, мама его перекрестила: «Служи честно, сынок, и не забывай свою маму». Папа, вспоминая об этом, как-то сказал: «Вот ведь какая штука – наша жизнь. Как пронзительно прав поэт: «Лицом к лицу – лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Часто после очередного приступа стенокардии мама просила папу что-нибудь спеть из их любимого репертуара. Папа пел какой-нибудь романс из репертуара И. Юрьевой, В. Козина, А. Вертинского, Петра Лещенко, Б. Штоколова. Особенно трогательно, с глубоким смыслом звучал в исполнении папы романс «Осень» из репертуара Вадима Козина: «Не уходи, тебя я умоляю, слова любви сто крат я повторю. Уж осень у дверей, я это твёрдо знаю, но всё ж не уходи, тебе я говорю. Наш уголок нам никогда не тесен. Когда ты в нём – то в нём цветёт весна. Не уходи, еще не спето столько песен, ещё звенит в гитаре каждая струна». И происходило чудо! Мама слабо улыбалась и вскоре уже была на ногах. Меня она просила петь романс «Хризантемы». Однажды, во время нашей вечерней милой беседы папа вдруг поинтересовался, далеко ли кладбища в Москве. Спрашиваю: «А почему ты этим интересуешься?» Папа вполне серьезно ответил: «Наверное, далеко, трудно и некогда будет тебе добираться». Успокоился, когда узнал про Донское кладбище почти в центре Москвы: «Хорошо, буду среди своих». На кладбище Донского монастыря захоронены и выдающиеся люди дворянского рода, и расстрелянные политзаключённые. Он имел прямое отношение и к тому, и к другому сословию. Однажды ночью он разбудил меня: «Моя хорошая, мне плохо, трудно дышать». Я вызвала неотложку. Врач сказал, что похоже на инфаркт и срочно надо в больницу. Вернулись дочь с зятем из поездки. Устроили дежурство у папы, Я срочно взяла отпуск. Днем была с папой, вечером на смену приходили Витюша или зять (до утра), вечером я готовила папе еду (протертую, как он любил). Вдруг он просит: «Потри мне ножки, моя хорошая», потом дважды попросил: «Поедем домой». Я сказала, что пока рано, хотя врач порадовала, что кардиограмма получше, но ещё надо подлечиться. На смену в этот вечер пришёл зять. Я ушла с тяжёлым сердцем. Не спалось. Вдруг почудилось, будто от папиной кровати отделилась куколка, как на иконах, где Христос принимает душу Богоматери, и предстала передо мной. Так повторилось дважды. Поздно вечером неожиданно вернулся зять, сказав, что случился повторный инфаркт и папу увезли в реанимацию. Спрашиваю: «Папа что-нибудь говорил?» Зять ответил, когда его повезли в реанимацию, он сказал: «Пошёл, пошел в стаю». Всё стало ясно – эта «куколка» – душа папы, прилетевшая в квартиру проститься, и что папы не стало. Утром в больнице сообщили о его смерти. В гробу он лежал очень красивый, мощный, благородный, даже не верилось, что он умер. Проститься с папой приехал Боря. Когда гроб с папой повезли в топку, мы с Борей крепко обнялись и молча рыдали. Стало совершенно ясно, что мы с ним теперь окончательно осиротели.