Штефан припомнил проклятущие миски и тяжело
вздохнул.
Обидно, что ни говори. Не само наказание —
подумаешь, большое дело! А вот так глупо себя выдать, да и в глазах
капитана дураком предстать — обидно по-настоящему. И ведь не
объяснишь. Хотя Макарке, конечно, помочь следовало — все-таки
товарищ верный, но котлы начищать и числиться дурнем, для которого
озорство важнее дела... А как объяснишь? Симеону Тудор командир,
они воевали вместе. Не скажешь же, что тебя в детстве на руках
таскали, а теперь вот сидишь и гадаешь, то ли позволят в отряде
остаться, то ли выкинут с заставы куда подальше. Впрочем, Симеон и
так его едва не выгнал, пожалуй, впервые так крепко
рассердился.
Штефан еще раз проверил, надежно ли закреплена
мина. Еще не хватало, чтобы эта дура рухнула по дороге и в самом
деле взорвалась. Потом взял вьючную кобылу под уздцы, покосился в
сторону Йоргу, взбирающегося на своего мерина. Интересно, зачем
вообще Йоргу потребовались эти мины? Затем же, зачем пандурам
артиллерия? И как разговор-то заводили — сторонкой и ощупью. Сперва
про фортификацию, потом про контрминные галереи. А уж потом Йоргу и
предложил попробовать собрать фладдермину. А взять его секретные
беседы с Симеоном! Карагеоргий, значит, и Сербское восстание... Что
же это такое в Романии намечается, для чего Тудору, по словам
Симеона, нужны надежные люди?
А может, прав Симеон, и зря он тогда так
испугался? Может, и правда, нужны?
— Плащом накрой, — посоветовал Йоргу, печально
потянув себя за усы. — А то нанесет по дороге какого арнаута.
Это по тропке-то на высокогорное пастбище
«нанесет»? Штефан не удержался:
— Сколько тут живу — ни одного не видал!
Климат им, что ли, не тот?
Йоргу откинул голову и неожиданно загоготал на
все горы.
— Климат! Ну, Подсолнух! — потом вдруг
посерьезнел. — По-доброму-то их сюда не принесет, а уж если
принесет — всяко добром не кончится. Но тряпкой все-таки накрой.
Знаешь, сколько народу на случайностях засыпалось? — он вздохнул. —
В нашем деле оно как... Каждая удача — песня, каждый промах —
рудники.
Штефан уже привык, что Йоргу порой начинает
делиться подробностями своей замечательной жизни. Печальный
контрабандист тогда становился изумительно поэтичен, а от красочных
описаний штормов и сражений екало сердце. Но вот про свое
малопочтенное ремесло Йоргу заговаривал нечасто.