Штефана уложили в какой-то хате, отдельно от
других раненых, в холодной горнице — там ему было не так погано,
как в протопленных жилых комнатах. Хозяйка, сухая и строгая старуха
в черном платке, с неожиданной нежностью подоткнула толстое
лоскутное одеяло и погладила его по лбу жесткой ладонью.
— Спи, сынок. Отдыхай. Эх, защитники вы
наши...
— Völlige Ruhe(*), — ворчал доктор, выкладывая
на низкий столик шуршащие бумажные пакетики и от раздражения мешая
немецкую речь с румынской. — Порошки оставил. Fünfer Tage(*). Рана
промыть не забыть.
— Vielen Dank, Herr Doktor(*), — выдавил из
себя с трудом Штефан и еще успел услышать, как кругленький немец
ворчливо замечает Симеону, что этот молодой человек явно не их
породы, и ему, доктору, следовало бы сообщить местным властям.
От неожиданности Штефан взвился на постели,
обещая большие неприятности всем местным администраторам, так их и
трижды перетак, чтоб не трогали честных пандуров. Доктор ловко
перехватил его и только фыркнул в ответ, укладывая:
— Пфуй! Panduren! Схватил, потащил!
Räuberbande, nicht die Wachen!(*)
Капитан в ответ загудел что-то
дружелюбно-успокоительное, доктор еще пофыркал на безобразное
обращение, потом звякнули монеты — и Штефан все-таки провалился в
забытье.
Потом были два дня тяжелого беспамятства с
редкими мгновениями просветления. То бабка поддерживала ему голову,
пытаясь напоить порошками или круто подсоленным куриным бульоном,
то бубнил над ухом Йоргу, сетуя, что придется хозяйке перестилать
постель, ежели Штефан немедленно не прекратит стесняться, то в
стороне слышался веселый голос Гицэ, на шутки которого бабка
зверела и обещала вздуть охальника коромыслом.
Пожалуй, ему еще никогда не бывало так
скверно. Лежа в полузабытьи, Штефан смутно припоминал, как в самом
раннем детстве схватил зимой лихорадку. В теплой комнате курился
пар над большой фарфоровой чашкой с бузинным настоем, в мягкой
постели можно было устраивать норки для деревянных зверей, а мама
читала вслух сказки. И хотя голова так же тяжелела от жара, все
казалось хорошо, не то что сейчас.
А потом внезапно полегчало, и когда Штефан
откинул набитое шерстью одеяло, холодный воздух из окна
окончательно привел его в себя. Он осторожно спустил на пол ноги и
попытался подняться с лежанки. Колени подламывались, голову вело, и
обуваться он не рискнул, да и сапог поблизости видно не было.