Такое следовало отметить! Хотя веселье —
весельем, но про утреннее происшествие Симеон все-таки не
забывал.
Под ракию, вечером, когда все наелись, и
Макарко в уголке тихо пристроился с рожком, готовясь подыгрывать
пляскам, Йоргу на прямой вопрос Симеона задумчиво пошевелил
усами.
— Фамилие у них разное, капитан, понимаешь? В
паспорте-то написано, что купчина путешествует с дочкой, да вот
фамилие дочки не его, а сталбыть — мужнино. Я ишшо спросил, мол,
чего это дочку-то от мужа свез, а он сказал, что тот в Америки
убрался надолго.
— Я же говорю! — торжествующе воскликнул Гицэ,
который успел под жареную свинину с овощами хорошенько тяпнуть.
Штефан, чертяка языкатый, не смолчал в
ответ:
— Ты лучше расскажи, как ты немцу-то
попался!
Пандуры восторженно загомонили.
Гицэ приосанился и бросил на Штефана
высокомерный взгляд.
— Учись, малец, пока я жив!
— С окошка сигать? — буркнул Мороя. — Нет уж,
этакому добру учиться не надобно!
Макарко поддержал его молчаливым кивком.
— Так вот, — воодушевился Гицэ, не обратив на
них внимания. — Я, значит, про постоялый двор-то немочке этой
рассказал, а она глазками-то так и стреляет...
— Давай дальше, это уж мы усвоили, — фыркнул
Симеон. История ему чем-то смутно не нравилась, но чем — он пока
понять не мог. Может, тем, что Гицэ сроду не засыпался так, чтобы
за ним жалобщики аж на заставу приходили? Бока-то наминали, было
дело, но еще в войну, когда этот постреленок, немногим старше
Штефана, приударял то за маркитантками из русских офицерских
обозов, то за хорошенькими еврейками в турецких городишках, то еще
за кем-нибудь столь же неподходящим. А как вошел в возраст и
пообтесался — усвоил, что девок сторожат крепко. Да и не портил он
девок-то, предпочитая вдовушек, на которых жениться не заставят.
Последней его неудачей была Станка, отходившая его поленом, и вот
тогда-то Симеону и пришлось познакомиться с мельничихой. Она,
правда, не орала, как этот купчина, а с чисто бабьей поедучей
сметкой приволокла на заставу собачью цепь, раз капитану для его
кобелей не хватает... В общем, Гицэ тогда на время приутих. Но
Станка — ладно, а тут-то как он влопался?
— Ну-к, она мне и говорит, мол, хорошо бы,
окошко на постоялом дворе было со ставнями. Я, мол, страсть как
люблю на ночь платок за окно вывешивать, чтобы росой поутру
умываться. И платок мне, значит, тот показывает. Ну тут круглым
дурнем надо быть, чтобы не понять!..