— А ты забыл, похоже, что денщики при офицерах
всегда ровно няньки заботливые! — огрызнулся вдруг Мороя, не иначе
обидевшись за боевого товарища. — Мариан — вояка всем в пример,
даже со всеми своими причитаниями! — он хмыкнул, успокаиваясь,
отпил еще ракии. — Но тут, конечно, переборщил — куда при бабе чуть
не рубаху с него стаскивать полез? И так понятно было, что кости
целы, если в седле держится!
— А боярынька-то загляделась, — ввернул Гицэ.
— Я ее за юбку потянул, а сердце аж в пятки ушло, думаю, сейчас как
раскричится... Вот сопляк был!
— Это точно! Теперь-то ты бы ее не только
потянул!
Гицэ заржал.
— И потянул, и протянул бы, так ее и так! Я же
не слуджер...
— Тебе и капитаном-то не быть, если за голову
не возьмешься, — припечатал его Мороя. — Ну, а по тем временам мы
просто за слуджера порадовались...
— Ври! — не удержался уже сам Симеон. — Ты
тогда бухтел, мол, ждать теперя, пока он с ней закончит.
— Я ж не думал, что он быстро управится, —
отмолвил Мороя невозмутимо. — Хороша ж боярынька-то!
Вокруг хохотали, только Йоргу ждал
продолжения, подергивая себя за ус, а Штефан сосредоточенно лузгал
подсолнухи и на Морою не глядел. Обиделся, что ли, парень, за бояр
опять? Ладно, потом разберемся.
— Ну так вот. Гицэ ее до конторы-то проводил,
но тогда соображал о деле чуть получше, чем сейчас — дверь открытой
оставил, а то там у слуджера на столе мало ли какие
бумаги-ландкарты? Ну, Тудор умылся и разговаривать пошел, а дверку
тоже не закрыл...
— Это я не закрыл, — вставил Гицэ. — Он не
велел — я и не закрыл. Та боярынька все расхаживала да ручки
заламывала, вот я и глядел.
— Ну а мы с капитаном на крылечке сидели,
близехонько вышло, все видно. Чего уж там она у него просила — мы
не поняли, но просила — это точно! Да жалостно так, а сама нет-нет,
да глазищами стрельнет, и то волосы покрутит, то платьишко
поправит, то через стол наклонится...
Йоргу усмехнулся.
— На задницу-то всласть налюбовались?
— Не без того, — согласился Мороя. — Хотя эти
господские юбки — глядеть не на что! Ну просила она его, просила, а
он все только головой качает и на какие-то бумаги ей показывает. А
она на дверь-то косилась-косилась, потом подошла к ней, к открытой,
на нас так глянула, шнурки на кошелечке подергала — и говорит, мол,
видать, что у слуджера дел много и что он в поход собирается
надолго, да и жизнь у него суровая, но он ведь пожалеет бедную
женщину, дело-то пустяковое, мол, можно же как-то сговориться к
взаимной приятности... И как, слышь-ко, дверь захлопнет! Ну мы тут
покатились, конечно!