— Мы вас, вообще, зачем здесь
заперли? — сказала Посредник, высунув голову из люка, — чтоб вы в
покое отогрелись и поспали. А вы чего?
— Зубы мне не заговаривай. Водка моя
где?
— Инкатер стащил. У бедняжки стресс —
он живую женщину трогал.
— Не трогал, а растирал. Планида его
такая — согласно судовой роли он медик. И вообще, подруженька,
только не рассказывай мне, что ты не ела с этой тарелочки.
— А это уже моя судовая роль, —
надулась Посредник, — я слежу за психологическим климатом на
корабле.
— Плохо следила значит, если член
команды женщин шугается. После года полета!
— Прогресс есть — теперь Инкатер тебя
боится не как женщину, а как капитана!
— Знаешь, какой овощ не сильно слаще
редьки? — спросила я, глядя на Посредника исподлобья.
— Хрен, — буркнула она, втянув голову
обратно в люк.
Нашему прикладному психологу не
нравилось, когда ей указывали на ошибки и недоработки. Как впрочем,
и всем нам. Впрочем, святое место пустовало не долго —
освободившееся место заняла голова Техника.
— Обеззараживание дневника завершено,
— сказал он, протягивая мне контейнер, — мы нагрели его до
температуры в 150 градусов,
— Хорошо, что не до 232,8 градусов, —
сказала я, обнимая еще горячий контейнер, — а то фиг бы чего
прочитали.
Мы старались придерживаться протокола
карантинных мероприятий. Большого смысла в этом не было — мы успели
проконтактировать с Лунной «Страной Чудес» и летели к чужому
космическому кораблю. Но «Лучше перебздеть, чем недобздеть», —
решила я, и объявила биологическую тревогу среднего уровня.
Сама кстати и поплатилась — когда
команда, вместо того чтоб в лазарет нас тащить, полчаса в шлюзе
хлоркой обрабатывали. Хорошо, что поверх скафандров, а то бы я там
прямо и умерла.
Исключительно из-за ядреной
химической вони.
Отголоски которой и сейчас бродили по
кораблю, смешиваясь со ставшими привычными запахами прелой земли и
зелени из оранжереи, ароматом пирожков с камбуза и легкими нотками
гари, которая, как оказалось, являлась неизменным спутником
космических кораблей.
Пять лет назад, на МКС, я, помнится,
охарактеризовала этот запах как тошнотворно-невыносимый. Сейчас для
меня отношение изменилось — теперь для меня это был запах дома.
Родной, как запах пыльного паркета из детства.
Смахнув ностальгическую слезу, я
открыла контейнер и вытащила тетрадь. Хорошо прожаренная
пластиковая обложка захрустела, но выдержала, открыв исписанные
аккуратным девичьим почерком страницы.