Дяди же Сержа и вовсе не было видно под маминым вздыбленным платьем, но его офицерские сапожки со шпорами прямо перед носом Машули почему-то всё ковыряли и ковыряли сырую луговую кочку и, наконец, доковырялись таки до высоко брызнувшей из под неё чёрной болотной жижи.
Машуля, инстинктивно почувствовав, что окликать никого нельзя, да и смотреть на всё это, видимо, тоже, – уткнулась лбом в траву и зажала уши.
В чувства девочку привёл только испуганный возглас, наконец, отыскавшей её мадмуазель:
– Мари, ну отзовитесь же! Отзовитесь, или я сейчас умру! Лучше б я уехала с Бердиковыми в Париж, лучше б уехала…
Машуле же показалось, что она просто долго спала здесь, на болотной траве – не зря же платье на животе так отсырело? – и вот только сейчас от воплей мадмуазель и проснулась.
– А, может, так и было на самом деле? Мма… – с простудной хрипотцой подала она голос и тут же расплакалась.
Потная и как-то сразу полинявшая Жули, путаясь в кустах ежевики, почти спорхнула к ней в овражек. А следом, выворачивая ступни и цепляясь за ветки, сползла и Дашка:
– Ты где была? Мы тебя обыскались!
– С вами ничего не случилось, Мари? Вас кто-то обидел? Вам сделали больно? – ощупывая Машку, испуганно заглядывала ей в глаза мадмуазель.
– Да нет же, нет… Просто я, наверно, спала. И ещё грязь – такая, совсем чёрная…
– Тебе что-то приснилось? Ну, скажи! – Вцепилась в неё Даша.
– Наверное…
– Ангел мой, да вы просто переели за завтраком тёплых франзолей с маком! – наконец «догадалась» мадмуазель.
– Ну, конечно! Вот тебя и сморило. – Обрадовавшись столь лёгкому объяснению, согласилась и Даша: – Надо кухарке сказать, чтобы не клала столько! Слава Богу, мы тебя сразу нашли, а то б непременно простудилась! Земля-то уж холодная.
И заметно повеселевшая мадмуазель, пыхтя, как паровоз, потащила обеих девчушек на скользкую, осыпающуюся мелкими камушками кручу.
А там, над кромкой обрыва, уже взахлёб звенел и звенел выпущенным на волю колокольчиком несколько театральный и всё же необычайно заразительный смех мамы-Веры.
Она, то напевала что-то из очередной арии, а то, забыв слова или сбившись, вновь принималась хохотать, теперь уже в дюжину колокольчиков. И взрывам её заливистого смеха редкими приступами вторил и вторил низкий, будто надтреснутый, но такой послушный колокол дяди Сержа.