—
Зря ты это, дядя! — рычит, разными очами сверкая. — Очень зря! —
отплёвывается, и рукавом драным морду вытирает отчаянно.
Не
морду уже — лицо.
Братья его тем временем по примеру коновода
тоже в человеческий образ вернулись. Сидят на полу, в развалившейся
коробке, и пялятся на меня как на врага.
Девы
разволновались, защебетали, Серёга смеётся, я смеюсь и парня на
ноги ставлю.
—
Вот, — говорю, — и пугать не пришлось.
...А
мальчишки, между прочим, одетые. Шмотьё на них грязное, рваное,
сами они замурзанные... да не в том дело. У оборотней с одеждой
отношения сложные. Настоящие оборотни перекидываются легко, с
младенчества, но только голыми. Превращать одежду в шкуру и шерсть
они учатся долго и тяжело, и не всем удаётся научиться. Это
превращение — уже не инстинкты врождённые, а элементы настоящей
сложной магии.
И
такой магии в районных школах не учат.
Простых оборотней учат родители. Порой другие
родственники, если дар передался через поколение или больше. Часто
из сложной магии они только это и умеют — больше и не тянут, и не
надо.
Сильных колдунов учат в университетах. В
элитных армейских частях. Кое-каким редким чарам, бывает, и
начальники на работе учат, как нас шеф учил.
Кто
научил мальчишек?
—
Ладно, — говорю, — а ну цыц! Притихли!
Достаю телефон из-за пазухи и номер Витькин
набираю.
—
Слободский! — говорю, — я знаю, где дети!
—
Колян? Что?..
—
Нашёл я детей, говорю, всех троих. Живы, кормлены, лечены,
обогреты.
—
Что?!
— И
если какой ублюдок за ними придёт, — прибавляю, — то ни один живой
ему не позавидует.
Светлые девы приютские, конечно, сами
замурзаны как эти котята, и Серёженька-клирик дурачком выглядит. Но
пламя их общей ауры, наверно, из космоса видно. Врага и злодея
мигом в асфальт уложит и катком раскатает.
Долго потом девы «котят» чаем отпаивали и
едой человеческой потчевали. Разговорить их мы все по очереди
пытались, никому толком не удалось. Мальчишки угрюмые, злющие,
взгляды — прямо «не подходи, зарежу». Я им про Витьку Слободского
объяснить пытался — не верили. И мне не верили, и Витьке.
Серёженька встревал, лепетал что-то — на него свысока смотрели,
только что не поплёвывали. Девичье угощение уминали за обе щёки, а
самих дев игнорировали, как пустое место. «Трудные мальчишки, —
думал я, — завтра трудные подростки будут». Дело понятное, нелегко
им пришлось. На свете живут недолго, а горя повидали, как не всякий
взрослый. Жалко их, конечно. Но жалость отдельно, а того, кто мать
их замучил, найти надо.