Настало время забирать ее из больницы. Перед уходом она обратилась к оставшимся пациентам: «Прощайте, люди добрые, не поминайте лихом!» Ей никто не ответил: ее единственная подружка, женщина с легким характером, которая тоже журила меня за книги, что я приносил матери, уже выписалась, остальные ее знали плохо.
Дома мать смущало присутствие отца. Мы сразу сказали ей, что она о нем не будет больше заботиться. Она немного успокоилась.
Матери нужны были обезболивающие. Врач в аптеке, в которую я и брат пришли за лекарствами, истерично закричала, что вызовет милицию, что она не продаст нам наркотики. Брат попросил ее поговорить с ним наедине. Прошло минут пять, он вышел из кабинета, в руках у него была небольшая коробка.
Матери нравилось внимание в эти последние дни, она его жаждала, сказала однажды брату: «Я лишь хочу, чтобы меня пожалели». Мы сидели на кухне, когда он рассказывал мне про это, был поздний вечер, он выпил водки, его язык заплетался, он плакал горько. Я ушел спать, слышал, как он вздыхал и шмыгал носом, потом звонил своей женщине и долго говорил с ней, все шептал невыносимо трогательным шепотом: «Я тебя люблю, солнышко». Я завидовал ему. У него был кто-то, кого он любил, и его любили, может, не так сильно как он, но все равно любили. У меня была лишь мать, которую приходилось делить со всеми, с ним, в частности. И она умирала.
В последний раз мать мыли в ванной близкая подруга-соседка, тетя Алла, и ее старшая сестра, тетя Галя. Меня не допустили. Я так и не увидел шрам у нее на животе, след от операции. Она его еще показывала другой близкой подруге и соседке, кстати, моей крестной. Я вначале не хотел ее пускать, у Люси был своеобразный характер. Но она прорвалась, говорила с ней, видела ее огромный шрам и в конце предложила ей зачем-то соленого мяса, у нее был с собой кусочек, в мисочке. Выйдя от нее, Люся не преминула меня упрекнуть: «Эх ты, защитник! Мы с ней так хорошо поговорили, ей ведь это очень важно сейчас… А балычок она не стала есть. Потянулась к нему, но в последний момент скривилась и отпрянула. А ведь так любила мясо!» Потом заплакала и сказала, что мы осиротеем без нее. Она тоже, кстати, они все надеялись, что если станут немощными, то мать принесет им стакан воды или миску супа. И ведь принесла бы!