– с тем же покровительственным пониманием шептал ты, когда я задыхалась и вскрикивала, ощущая в себе твои точёные пальцы – и их расчётливо-творческие, как твоё любимое программирование, движения. Трудно и хочется, – но я уже не могла отвечать. Вскоре слишком нетерпеливо подаюсь к тебе, теряя контроль; ты улыбаешься и прижимаешься лбом к моему лбу – совсем как тогда, годы – и жизнь – назад.
– Тише… Больно только потому, что ты сама торопишься.
– Мне нравится, когда немножко больно.
На ухо, с грустной иронией:
– Извращенка.
Камни жертвенника впиваются мне то в живот, то в бескрылую спину, а ты – в меня, в самое нутро; лес поглощает нас, раскручивается восьмёрка бесконечности. Бросая камушек в поток моих стонов, вдруг спрашиваешь:
– Почему не смотришь в глаза?
– Слишком… – выдавливаю я. – Как будто в пропасть падаю.
Улыбаешься.
– Падай.
Покорно шагаю в дремучую, грешно-невинную зелень – и ты падаешь вместе со мной.
…После, чуть утомлённо лёжа на мне, глядя сквозь сонную тень ресниц:
– Только обещай мне… Если вдруг что, то аборт. Пообещай сейчас.
– Ты же знаешь, я… не вполне здорова в этом смысле. И пью таблетки. Так что ничего не может…
– Пообещай.
Убить твоё дитя, если я понесу его. Ребёнка от твоего семени. Нашего ребёнка – внутри моего слабого, почти бесплодного тела.
Убить чудо, если оно свершится.
Я молчу секунду. И две. И три.
– Обещаю.
Снова непонятно улыбаешься. Скатившись с меня, больно кусаешь в плечо.
– Не верю.
– Почему?
– А ты глаза свои видела?..