Гамашев. Разминали… неприкрыто.
Погребной. Чудовищно…
Гамашев. Ганимед, промолвила она. Чего? – спросил я. «Царевич Ганимед, сказала она. Бог Зевс похитил фригийского царевича Ганимеда и с ним сношался. Простите за пошлое слово». Ничего, пробормотал я. Кто из нас чем-то таким не развлекается? Я, ответила она. Сказала и тяжело задышала.
Погребной. Похотливо?
Гамашев. Да…
Чургонцев. Это она для создания образа. Будто бы она нестерпимо изголодалась! При том, что у нее и дня без случайных спариваний не проходит.
Гамашев. Столько со всеми спать и ничему не научиться?
Чургонцев. Своей мнимой неопытностью она затуманивала то, какова она в реальности. Для последующего установления сердечных отношений – с непотребной бабой ты бы в них не вступил, а воздать дань уважения, а затем и любви, женщине обделенной, ты по ее расчетам горазд. Войти в ее портал она дозволила тебе тем же вечером?
Гамашев. Она не ломалась.
Погребной. За соски ты ее ласкал?
Гамашев. Оттягивал их сантиметров на семьдесят. Дело делалось! Подо мной она вскрикнула, извинилась, прошептала: «Festina lente», пояснила, что это значит: поспешай медленно; когда я после пары спадов снова был приблизительно в середине набора высоты, она промолвила, что от обязательств перед ней я теперь несвободен.
Погребной. Нашла, когда сказать.
Гамашев. Я, разумеется, сник и начатое не докончил. Не тигр ты, процедила она, не уссурийский – если и уссурийский, то уссурийский когтистый тритон. Царапина у меня от тебя на плече. Лямку от платья ты сдернул неаккуратно. Лишь в этом свою страстность и проявил.
Чургонцев. Плечо-то у нее толстое?
Гамашев. Она булочка. Но не белая, а серая – из второсортной муки. Но меня от нее не рвало.
Погребной. А с чего бы тебя так-то?
Гамашев. Не получив удовлетворения, она принялась себя принижать. Говорить, что она безобразная, давление в мужских котлах не удерживающая, вылей на меня, прокричала она, ведро твоей блевотины, и я скажу тебе: «Вот это да! Вот это жизнь! Могла ли я в детстве подумать, что жизнь мне подобное подстроит?!».
Погребной. Нежно ты на нее не взглянул?
Гамашев. Она к стене от меня отворотилась. И сестрой медузы Горгоны назвалась. У Горгоны, по ее разъяснению, было две сестры – Горгона смертная, сестры нет. Но столь же страшные. Я лежал рядом с ней и раздумывал на тем, чем бы мне ее утешить и сообразил, что я могу привести ей доказательство того, что Горгоне она не сестра.