Гурышев. Я только патриотическую на продажу носил. Люди ее хвалили, но с покупателями у тех людей ничего общего. Дочь у Арининых пропадает?
Анастасия. Ночевать бы пришла.
Гурышев. Ранняя у нас девушка. Всего тринадцать, а дома зачастую не ночует.
Анастасия. И мы ни слова упрека.
Гурышев. Сестры Аринины ее подружки, и они уроки поделают, поиграют и спать… квартира у них просторная. Родители милейшие люди. Дочь говорила, что на ужин у них главное блюдо и к нему в тарелочках корейка, грибы… за внимание к нашей дочери им бы картину преподнести.
Анастасия. Мою?
Гурышев. Ту, у которой быть проданной меньше шансов. О «Покое лепестков» что скажешь?
Анастасия. «Лепестки в покое» – моя картина.
Гурышев. Я за лепестки не берусь…
Анастасия. Еще бы, от многого, технического совершенства требующего, нос воротишь.
Гурышев. О твоих художественных особенностях я из боязни усугубить твой кризис не выскажусь.
Анастасия. Да говори! Скажи, что я до того плоха, что человеком искусства называться недостойна. Ну скажешь и что? Я и сама так думаю.
Гурышев. Во мне таится стремление признать тебя…
Анастасия. И кем же?
Гурышев. Феноменально одаренной.
Анастасия. Больше, чем ты?
Гурышев. Воронежское руководство по семейной жизни учит нас жен не баловать.
Анастасия. Ты какое-то руководство читал?
Гурышев. Черт знает когда Буйняковский при мне листал. Издано в Воронеже. Для местного пользования, вероятно.
Анастасия. Сегодня-то Буйняковский стоял?
Гурышев. Мы все там стояли. И ничего не выстояли. А что тут… стояние возле картин – расходование времени у нас целевое. До потепления, я считаю, ловить нечего. Стоять буду, но как тот волк, что уже не принюхивается. Охоту не заканчивает, но охотится с убеждением, что добыча нынче не про него.
Анастасия. Мы и в мороз продавали. У меня зубы от холода заныли, пока я с ним торговалась! Сколько он хотел, я не сбросила.
Гурышев. Ты «Самовар» вспомнила?
Анастасия. Да он золотым дождем над нами пролился! И название у картины не «Самовар», а «Собравшиеся у самовара крестьяне и по-свойски подсевший к ним князь Трубецкой». Князя я, кстати, писала, от его настоящего портрета отталкиваясь.
Гурышев. Картина, помню, душу радующая.
Анастасия. Чересчур лубочная для тебя.
Гурышев. Я бы, наверно, кинжал князю в руку вложил. Чай из блюдечка попивает, а в свисающей руке кинжал у него.