Хозяйка сердилась и снова брала за руку… Лапы елок беспомощно скребли снаружи, не в силах остановить карету.
– Помогите!… Помогите!! – кто-то слабо ударил по стенке снаружи. – Там разбойники!
Дверца кареты задергалась, распахнулась, и на пол кареты грудью повалилась полосатая толстая девушка в кружевных лохмотьях. Ее ноги волочились вслед за каретой, юбки цеплялись за подножку. Скуля, толстуха уцепилась за скамейки, втащила себя в карету:
– Спасите! Ай! Разбойники гонятся! Не дайте пропасть!
Он отодвинулся к стенке, съежился. Полосы на толстухе были сажей. А Хозяйка потянулась над ней, трясущейся студнем, до двери и, усмехнувшись, закрыла. Толстуха, шумно хватая воздух, все колыхалась, заполняя духоту кареты вонью пота и дыма, подвывала – но мало-помалу затихла. Взглянула нечаянно на него – и глаза, белые от ужаса, округлились, щеки затряслись:
– …К-кня…
Хозяйка шустрым, будто паук пробежал, движением закрыла ей глаза распяленной ладонью, другую положила на голову – и девка обмякла. Прислонилась к коленям Хозяйки растрепанной, в обрывках лент головой и закрыла глаза. Пятна багрового румянца на пухлых щеках быстро выцветали. Хозяйка брезгливо погладила ее по голове – и чуть облизнулась. Карета ускорила ход.
Он подобрал ноги, отодвинулся в угол – как можно дальше от вороха изодранных тряпок, откуда торчали рыхлые плечи девушки. Уставился на браслет на ее белой как сало руке – там подрагивали, когда карета переезжала корни, розовенькие бисерные ягодки. Вроде бы девка эта – повариха с нижней кухни… Или…
– На-ка леденец, мой сладкий, – Хозяйка сунула ему в рот, стукнув по зубам, скользкий сладкий шарик на палочке.
Потекла сонная сладость. Он сглатывал ее и смотрел, как у Хозяйки тлели щеки, блестели глазки в запавших глазницах и жадно дрожали крылья носа, когда она то и дело наклонялась к толстухе, втягивала запах потного молодого мяса и облизывала налившиеся, похожие на черных червячков губы. Взглянула на него, как ткнула гвоздем:
– Спи.
Проснулся от голода. Елки за окошком мелькали быстро до тошноты. Снова уснуть? Но карета так страшно мчится…И еще страшнее, что неизвестно, куда и зачем. Как же хочется есть, хоть бы сухарик… Он вспомнил множество рук, со всех сторон протягивавших пирожки, ватрушки, яблоки. Чьи были эти мальчишечьи руки, когда, где? Они звали его по имени, они кричали, они… Нет их. И имени нет.