Ай. Толстуха-то уменьшилась! Худая стала! На шее спящей на полу девушки выступили позвонки, желтоватые руки – как палки, и бисерный браслетик сполз к пальцам. Она даже не была «большой», стала ребенком, и рваное платье обвисло.
А у Хозяйки блестела туго натянутая пятнистая кожа лысой головы, ниже, начиная со лба, налились жиром складки морщин. Из дыр глазниц следили тяжелые, как камешки, глаза. Морщины дернулись в ухмылке, потом весь остов Хозяйки зашевелился в слоях тряпья и обвисшей кожи: она порылась в корзине в углу и опять протянула леденец на палочке. Лиловый, круглый, облипший травяной трухой и сором…
– Тебе, мой сладкий, – сказала Хозяйка. – Вкусно?
Ничего слаще, чем этот леденец, на свете не было. Раз дают сладкое – значит, он нужен. Осмелев, он спросил:
– А я – кто?
Хозяйка долго смотрела в глаза. Наконец, усмехнувшись, отлила всю черную, голодную пустоту внутри него в форму одного слога:
– Яд.
Леденцы Яд теперь получал каждый день. От них спалось сладко и долго. Когда просыпался, замечал, что Хозяйка, сально светясь, становилась все старее и жирнее, а девчонка в тряпье на полу – все меньше. Теперь на вид ей было лет шесть. Когда браслет свалился с ручонки, Хозяйка с хрустом растерла бисерные ягодки подошвой.
Яд, облизывая то сладко-зеленый, то пряно-желтый леденец, радовался, что девчонка всегда спит – было бы противно, если б проснулась, заверещала, цепляясь крысиными пальчиками. Хозяйка время от времени ставила на существо на полу босую ступню, закрывала глаза, принюхивалась – и, будто съедая сам себя, костлявый клубок на полу начинал таять. Если тело на полу шевелилось, у Хозяйки сладко вздрагивали ноздри. Когда существо на полу стало младенцем, у Хозяйки кончились леденцы:
– Ничего, потерпишь, сладкий. Самый сладкий. Одно слово – Яд. Так как тебя зовут?
– Яд. Я есть хочу…
– Не ной. Да уж скоро приедем, вон, море внизу!
Где море? Ничего не видно… Карета, скрипя, мчалась под уклон, подпрыгивая на корнях, даже пришлось вцепиться в сиденье. По полу песком шуршал розовый бисер. Яда подташнивало, так воняла сыто зажмурившаяся Хозяйка.
Под колесами зашуршали мелкие камешки. Он снова придвинулся к одному окошку, к другому – тот же туман, только за обочиной видно уходящие в воду валуны, серые и розоватые, будто дамбу сплошь вымостили черепами тупых великанов. Запахло большой водой, сырость лезла в карету, липла холодком. Карета прогрохотала по булыжникам, зашуршала по траве и, чуть накренившись, остановилась.