Выбраться из палатки было несложно:
никто ее не охранял — либо не удосужились об этом подумать, либо
ребенок в их понимании не представляет опасности. Вокруг бушевала
метель, и на снегу были видимы еле заметные отпечатки ног, схожие с
размерами следов толстяка, которые он оставил внутри шатра.
Накрывшись шкурой белого медведя, я, не выпуская из одной руки
шило, а другой придерживая шкуру, пригибаясь, пошел по следам.
Было страшно, и не только оттого, что
повсюду слышался рев великанов или вой ледяных волков, но страшили
и мысли, что возникали постоянно в моей голове. Тебя поймают, тебя
убьют, все это мелочи по сравнению с тем, что я видел на столбах,
которые встречались на моем пути. На них весели люди, и мне
казалось, что я их узнавал, но из-за того что буйствовала метель и
они были уже разделанные, как туши свиней, я не мог точно
определить, что это именно люди с острова Крутой Рог. Мне безумно
везло: ледяные волки были как будто отключены, и когда я видел их,
то они не реагировали на меня. Редкие дозорные также не особо
ждали, что внутри лагеря может быть кто-то посторонний. Они не были
идиотами, просто они были вымотаны сражением и сейчас отдыхали. От
некоторых шатров из шкур доносились крики раненых, у некоторых
лежали замерзшие тела воинов северных народов.
Идти мне пришлось недолго, следы
оборвались у небольшого шатра, из которого доносились крики.
— Послушай меня, подстилка! Скоро ты
будешь радоваться членам, и будешь счастлива, что тебя имеют, а не
пытают! Нет больше ни родных твоих, ни твоих друзей, ты теперь
сука, у которой только одно назначение. — Звук хлесткого удара был
слышен даже за шатром. — Я научу тебя покорности, сегодняшнюю ночь
ты моя подстилка.
Проникнуть в шатер бесшумно, не
привлекая внимания, было сложно, так как я изо всех сил сдерживал
ярость, что полыхала в моем маленьком теле. Сжимая два своих шила в
руках, я был готов ринуться в бой сразу, но у меня разум был не
восьмилетнего ребенка. Мне везло сказочно, но ни о каком бое на
равных с магом льда не могло быть и речи.
Большой шатер напоминал помойку:
повсюду были грязные шкуры, воняло страшно, но это меня не
волновало. В свете небольшой лампы на куче шкур с моей сестры
срывал одежду толстый урод, что скинул с себя одежду и не замечал
ничего вокруг себя, кроме Астрид в цепях. Она не кричала, ее рот
был заткнут кляпом, руки были связаны, на ее лице были видны следы
ударов, а по щекам текли сплошным потоком слезы.