— Труби, идиот!
Таковым себя и ощущая,
он поднёс к губам медный, местами погнутый мундштук
и резко выдохнул. Труба издала неприличный петушиный хрип. Кир
с трудом сдержал нервный смешок и попробовал снова.
Получилось ещё хуже: куда длиннее и непристойнее.
Отец мгновенно налился желчью:
— О-о-о, послало небо
наследничка! Бездарь, простое дело доверить нельзя! Дай сюда,
покажу, как надо!
Разъярённый Аш-Шер резко перехватил
трубу, сделал вдох полной грудью и поднёс к губам
мундштук. Выдохнул — долго, тщательно выдувая воздух. Холодный
стальной звук поплыл, медленно растягиваясь в пространстве,
точно клок тумана, но, не достигнув даже атмосферы Фаэра,
растворился бесследно.
— Шед!!! Шед-шед-шед!
— Отец, казалось, обезумел: с силой отбросив трубу,
запустил пальцы во всклокоченные волосы и потянул пряди
с такой яростью, будто хотел вырвать.
— Да что ж такое, всё наперекосяк! Реквизит когда
меняли, недоделки?! — воздев голову в отсутствующее небо,
проорал элоим — видимо, обращаясь к воображаемым
техникам-трибам.
Кир, обрадованный нежданной
отсрочкой, закрыл глаза, чтобы не выдать себя. Отец теперь его
нисколько не пугал — напротив, вызывал брезгливую жалость. После
выхода он чувствовал себя полным сил и видел
ясно, как никогда. Себялюбие, свившее в Аш-Шере паучьи гнёзда,
затянуло ядовитой паутиной такие понятные и близкие Киру чувства
как любовь и человечность. Он понимал, что никогда и ни в чём уже
не сможет быть близок с этим человеком.
— Хах! Твой отец
не был бы так успешен, если бы не смотрел
на сто шагов вперёд! — Аш-Шер, уже взявший себя
в руки, ехидно осклабился и извлёк из складок
широченной рубахи тёмный, похожий на длинную отполированную
змею, рог. — Вот! Тут точно беспроигрышно. Наследная реликвия,
сейчас такого ни один мастак не сделает —
не из чего, зверьё рогатое повывели, вместо мяса одни
синтенты. Куда катится мир? — Отец притворно вздохнул
и любовно огладил рог. — Шофар... Мой шофар. Тебе
не светит, даже не рассчитывай!
Кир покорно кивнул, не желая
вступать в безнадёжный разговор.
Шофар Аш-Шер Киру не доверил,
таким образом, окончательно исключив сына из активного
участия. Разумеется, его это нисколько не огорчило.
Он с лёгкой иронией наблюдал, как торжественно отец
подносит к губам гнутый рог, как делает глубокий вдох, набирая
в лёгкие побольше воздуха, как вытягивает хоботком губы,
благоговейно прикладываясь к реликвии. Кир почувствовал, как
резко трепыхнулось сердце: всё! Ничего не изменить.