А потом мне почти неожиданно двадцать два года, и я смотрю временами не на свои ладони, а на ладошки маленькой девочки, которые держу в руках, сжимаясь от нежности. И думаю: а мои ли это ладони держат детские ручонки, и своему ли сердцу я шикаю «Спокойнее!», иначе вырвется из груди, не умея справиться с этой нежностью.
Мы идем в детский сад, а моя нежность – как зажатая пружина: отпусти ее, и отскочит больно. Нам будет сложнее расстаться у цветных шкафчиков, будет больше слез: сначала ее, потом моих, когда я буду идти мимо группы и видеть в окне ее заплаканное личико и два белокурых хвостика.
5.
Прошло десять лет, и то, что я мама, я до сих пор иногда не верю. Я ношу все те же джинсы, что и на третьем курсе университета, за девять месяцев до рождения своего первенца: мода за это время изменилась и вернулась снова. А гардероб моего первенца полностью обновился много раз, и теперь ее самые модные кофточки напоминают мне те, что мы мерили в девяностых на центральном рынке, стоя на клеенке. Мода, как и жизнь, – известно всякому – любит ходить кругами.
В те тревожные утра десять лет назад почти каждый день был как русская рулетка: убежит в садик радостная или схватится за меня намертво и откажется отпускать.
– Побудь со мной, мамочка. Останься. Пожалуйста.
Мне же через полчаса надо быть на работе, меня ждут чужие дети, мне их надо учить, и опаздывать – никак.
В самые неподходящие моменты время, кажется, идет слишком быстро. На стене висят часы, и я наблюдаю тайком, выглядывая из-за ее затылка, за ходом времени. Вот уже двадцать минут прошло, а мы не наобнимались сполна, достаточно для того, чтобы меня вдруг взять и отпустить со спокойной душой на работу. Но спокойной детской души не бывает: ведь мама может уйти и не вернуться, хотя она и возвращается всякий раз, но всякий раз ты все равно не знаешь наверняка; да и всякий раз может оказаться первым.
Прошло десять лет, и не в моей власти и не в моих силах взять ее за руку и отвести в школу. Если она не хочет. Если ей страшно, и если внутри дыра.
В моей власти забрать у нее ключ от ее двери и поменять пароль от вай-фай. Потому что как бы ни было страшно и больно, в тринадцать лет ты уже обязан встать и идти. Потому что есть закон. Потому что тебе скоро жить самому.
В моей власти сжать ее крепко в объятьях, но не в моей – выдавить этими объятиями своими всю боль и весь страх, как это было возможным десять лет назад.