Увидев дома разгром, развешанные по всем углам плохо простиранные пелёнки, а главное – бледную, нечёсаную, с лицом серого цвета Тоню, в потухших глазах которой не то, что материнства, но и жизни не было, она быстро скомандовала:
– Так, живо одевайся! Со мной сейчас поедешь! – безапелляционно заявила она, роясь в их шифоньере и выкидывая оттуда Тонины вещи.
Дима, привыкший в эти дни защищать Тоню от назойливых родственников и громыхающей бабушки, встал стеной между ней и Ларисой.
– Куда это вы её?! – возмущённо начал он. – Вы что, не видите, как ей плохо?! Никуда я её не пущу!
Лариса, привыкшая ежедневно, на вызовах, обходить такие вот препятствия в лице заботливых родственников, ловко отодвинула его, и строго, но спокойно, глядя ему в глаза, сказала:
– Я-то как раз вижу. А вот ты, парень, смотрю, не понимаешь. Лечить её надо – депрессия у неё, и тяжёлая! Погибнет ведь девка! Помогай мне одеть её, живо! – скомандовала она.
Дима, ошарашенный незнакомым словом «депрессия», ничего не понимая, стал быстро одевать Тоню. Всё, что он разобрал из Ларисиных слов, было, что Тоня может погибнуть, а от чего и почему, и что такое с его любимой женой – он не знал. Но после слов Ларисы он почувствовал что-то скользкое, страшное, что все эти месяцы неуклонно подползало к нему. И то, что он мысленно от себя отгонял, утешая себя, что «всё пройдет, всё наладится», сейчас навалилось на него всей своей тяжестью, мешая дышать, думать… От волнения он всё никак не мог найти Тонину расчёску. В горле пересохло…
Наконец, она была более-менее собрана, и Лариса, позвав Михалыча, вывела её из дома и усадила рядом с собой в машину.
Дима растерянно толокся рядом.
– Куда вы её? – только и спросил он.
– В данный момент – на вызов, куда я собственно и ехала. А потом отвезу её к психиатру.
Дима ошарашенно посмотрел на неё. Кровь ударила ему в голову, в ушах застучало:
– Вы что издеваетесь?! – рявкнул он. Всё его напряжение, все бессонные ночи вылились сейчас в этот крик. Он схватил ручку двери и стал остервенело тянуть её, но дверца «Скорой», никак не поддавалась.
– Она что, дура, по-вашему?! – вопил он, не обращая внимание на зевак и любопытно высунувшихся соседей, всегда страстно желающих узнать, к кому и почему приехала «Скорая». – А ну, выпустите её! – кричал он нечеловеческим голосом.