Иван-большой был страшно доволен, что обхитрил краснопёриков. Но и они его обхитрили: побили для порядка, а потом в своё войско зачислили, чтоб наверняка узнать, какого он цвета: белого или красного. Но там, далеко от родной деревни, для семнадцатилетнего парнишки чужими были все, и не было особой разницы, на чьей стороне воевать, остаться бы живу. Выходит, теперь Иван-старшой воевал со своими.
– А вы как тут управляетесь без меня? – Брат, насытившись, положил ложку на стол, оглядел родных.
Ему предъявили потерю: весной у бабы Поли закружилась голова, видать от голода, она упала в голбец и сильно расшиблась, а вскорости померла.
Иван погостил денёк и ушёл в Софино – сказал, навестить сестру Степаниду. Вернулся через три дня с молодой женой, безответной сироткой Анной.
– Вот, маменька, помощница тебе.
Сам погостил ещё денёк и опять уехал на войну, теперь на Украину.
Новые власти хозяйничали в деревне решительно: объявили военный коммунизм и на этом основании выгребли из крестьянских закромов весь хлеб, даже и посевной. Дескать, в городе опять рабочие голодают, а вас Бог прокормит. Ваня слушал эти рассуждения и не мог понять, отчего же эти рабочие при прежней власти не голодали? Может, даже и не ели досыта, но такого грабежа деревни не было. Вывод сделал такой: Бога они отменили, вот и голодают теперь.
– Ага, голодают небось! Мне брательник письмо прислал, он в Екатеринбурге на железной дороге служит, дак пишет: на вокзале у них все платформы мешками с мукой забиты. Отправлять не успевают. А уж куда они всё это увозят, бог его знает, – делился новостями Фока Мурзин.
– Небось, прихватил твой брательник себе мучицы-то мешок-другой?
– Ага, как же! Там солдатами всё оцеплено – мышь не проскочит.
Но Бог не позаботился и о деревенских жителях. Сеять весной стало нечего, а и то, что посеяли, сгубила засуха. Дождей не бывало как сошёл снег и до Ильина дня. По сухой земле пошли трещины толщиной в руку. Коров гоняли на выпас в урему, на лугах им есть было нечего – выгорело всё подчистую. Отощавшая так, что видны были рёбра на боках, чудом уцелевшая в войну старушка Маня почти не давала молока, а ранней осенью и вовсе перестала вставать. Маню прирезали на мясо.
Вслед за Маней умер с голоду дедушка Артемий. Отмучился. Одним едоком меньше.