Удаляясь от куполов церквей и кукольных театров, они брали курс на слоистые облака. Облака нижнего яруса: пригодные, как для витья гнезд, так для и для удачных поисков разбросанных по ним медных монеток.
Того, кто побывал на облаках и захотел еще раз туда вернуться, птицы не видели, но его следы – по одному на каждое облако – попадались им any given Sunday.
Это были следы босых ног.
Босых и с небольшим плоскостопием.
Парадом пройдите по мне. Далекие звезды и кислотная явь. Ать-два, ать-два: весь я в этой жалкой лепешке.
Плоской, как мысли. Как зрелость.
Молодость пухнет от надежд, старость от болезней и страха, из Яузы доносится беспокойный лепет водяных дев; Мартынова перестают приглашать на дачу Алексея Фепланова.
Фепланов живет там с новой безотказной женщиной Манягиной: указывает ей на недостатки, сжигает ее журналы мод, жульничает в подкидного; я не сплю, мрак не спит: за мной…. или я за ним; Фепланову хочется узнать сколько сейчас времени.
У него самого висит над головой исправная лампа, но ему необходимо разбудить разжалованную и недавно уснувшую в другом углу Елену Манягину, чтобы она зажгла свою и лишь затем сказала ему о том, который сейчас час. А что теперь резкий свет обожжет глаза уже ей, Алексея Фепланова не волнует: в ее карие глаза пусть и лунные псы подмаргивают, так он думает.
– Сколько времени? – довольно громко спросил он.
Елена очнулась. Она едва понимает: наяву ли ее спрашивают или, может быть, третий сон на втором спотыкается.
– Чего? – переспросила она.
– Только не надо говорить, что женщине всегда нелегко, – сказал Фепланов. – Мне этого не надо. Времени сколько?
– Какого времени?
– Легкого, но тяжелого, – сказал Фепланов, – внешне невидимого, но в этом случае мираж как раз в том, что ты его не видишь.
– Гм… хмм…
– Я о времени, что уходит от нас в пустоту на гнедой тройке механических или электронных часов.
– Ах, об этом… – протянула она. – Сейчас посмотрю.
Елозя рукой по бугристой стене, Манягина нащупывала на ней выключатель, но наткнулась не на него, а на саму лампу с крупным плафоном, когда-то переставленным на ночник с полуразбитой люстры: лампа падает на Манягину, по всей комнате разбрасываются крики и протяжные вздохи; дождавшись возобновления тишины, Алексей Фепланов злорадно добавляет в общее месиво толику угрюмого зудения.