– Какая же неуклюжая ты женщина, – сказал он, – чего тебе не поручишь все себе же боком выйдет. Хоть не живи с тобой, не люби тебя.
– Голове больно… – пожаловалась Елена.
– Если больно, значит она еще жива.
– Дай бог ей здоровья, – сказала Манягина. – Я тебя, Алеша, ни в чем не упрекаю, но после твоих просьб с моей головой обычно мало чего хорошего случается.
– Опять я во всем виноват? – возмутился Фепланов.
– Не во всем, – сказала она.
– То-то же.
– Зато я увидела время.
Фепланов занервничал: не дай бог, конечно, но не помешалась ли она от удара? не пора ли ей снова искать в моей записной книжке номер скорой психиатрической? раньше она подыскивала его для меня, потомственного дворянина, мужчины и трахаря, но сейчас ей, вероятно, придется немного приоткрыть мою записную книжку и для себя – журавли взлетают, сделав девять шагов и единственный скачок, а я бы попробовал начать со скачка и разбегаться уже над землей. Я же тетива: меня натягивают. Порвав все струны на гуслях, не целясь костями в колокол; врач обрабатывает боксеру его рассечение и попадает ему пальцем в глаз, оскопленный волкодав лает фальцетом, докучливые колдуны прибывают в Москву на поезде-призраке…
– Я увидела время, – повторила она.
– Как же ты его увидела, если темно? – обеспокоенно спросил Фепланов.
– А меня, значит… это… как лампа по темечку стукнула, так и искры из глаз и посыпались. Я часы и разглядела. Если хочешь могу тебе даже сказать, сколько сейчас на них.
– Ты можешь, – нахмурился Фепланов. – Ты можешь сказать, а я задуматься от услышанного. И сколько?
– Половина четвертого почти что.
– Ничего себе… А я думал и трех еще нет.
– Уже есть, – сказала она.
– Странно, крайне странно…
Алексею Фепланову странно и чувствовать себя самим собой, и принимать рядовых ее мышления за старших офицеров своего; Алексей не отрезан от слабовольного трансцендирования, он накрывается одеялом, как захлопывает дверь, Фепланов не при каких условиях не не станет распространяться Елене Манягиной о том, что у штангиста Галиновского – в 2002-м, жарким летом его второго отступничества – треснула нижняя губа, и беззащитный, чистосердечный Михаил здраво отнес данное обстоятельство на счет нехватки витаминов.
В себе, как в теле.
Сколько мне осталось? сколько?… а?… я боюсь…
А сколько вам надо? Скажите, не таясь, мне – херувиму-полуночнику.