Я не скучал по сестре, но чувствовал сожаление. Отстраненное сожаление само по себе, без повода. Как будто потерял что-то важное, но забыл, что именно. Конечно, без нее я очень скоро затерялся и осиротел. Родители, пока были со мной, как могли заполняли этот вакуум, но, по ощущениям, я и глазом не успел моргнуть, как остался совершенно один. И было так естественно, что она не пришла мне на помощь. Как я догадывался – вовсе не потому, что ей было не до меня в тот момент. Что-то лежало между нами, не позволявшее когда-нибудь снова стать братом и сестрой. А мне так не хватало ее реакции на мою обидчивость, мое высокомерие и мои непомерные амбиции в четырнадцать. Но в этом было и мое везение: я научился со всем справляться самостоятельно. Я убедил себя, что это самый крупный приз, полученный мною в жизни, за который надо сказать спасибо моей звезде. Все равно иной раз мне хотелось показать кому-то, чего я достиг без посторонней помощи. Своим бегством сестра лишила меня единственной родной фанатки, которых у моих друзей было в избытке – мамы, бабушки, двоюродные сестры – и к кому я их страшно ревновал. Пока не понял, что она наградила меня недоступным преимуществом перед всеми, кто жил ради чужого одобрения.
У меня даже появилась теория, что у каждого парня должна быть сестра, без которой ему не состояться, – девчонка из детства, постарше, которая бы опекала и мучила его, или помладше, которую бы он защищал и учил материться. Чтобы он ни на минуту не забывал, что эта неблагодарная эгоистка где-то живет, не тужит, и он ей всем обязан.
Но моя настоящая история началась намного раньше. Сразу, как родился, я принялся за дело: стал придумывать игры, в которые стал вовлекать всех окружающих, часто помимо их воли, мысленно заставляя их принимать одни вещи за другие. Детские психологи сказали бы, что это невозможно, но начинал-то я с самого простого – с покусывания материнской груди – все младенцы делают это. Чем дальше, тем мои игры становились все более рискованными. Никаких правил не было: я мог вторгаться в природу любой вещи, на которую бы ни посмотрел, меняя ее значение. Ближе к половому созреванию мои игровые медитации начали становиться навязчивыми.
Родители замечали за мной минуты восторженного оцепенения, из которого меня невозможно было вывести, и даже хотели затащить меня к психотерапевту, но по глупости ограничились лишь парой гипнотических сеансов. Постепенно эта забава превратилась в мое главное занятие, которое я не без труда стал совмещать со своей прочей жизнью.