– С тех пор я понял, что у меня внешность интеллигента, с долей благородства. Ты, Поэт, про себя лучше в конце напишешь,-Поэт молча кивнул головой.-Может на свободе рассветы и разные, а здесь, сколько я не смотрю на солнце, одно и тоже.
-Может, из-за грязного стекла и решёток…
-Поэт, поэт, если бы я смотрел на рассвет, даже в щель с размером в спичечный коробок, сказал бы тебе тоже самое. Дело не в стекле и в разрезанном на квадратные куски солнце, дело в состоянии души. Вот ты на воле осознавал ценность газеты или целлофанового пакетика, нет. Потому что это мусор, хлам. А здесь в газету можно, закрутить табачок, подтереться, замотать в неё чай, сделать карты. Так же и пакетик, чтоб кипятильник починить, изоленты нет, здесь пакетик и пригодиться. Я слишком рано к этому привык, поэтому и дома ничего не выбрасывал, и хочу тебе заметить, это ничтожное занятие. Ладно, Поэт, пора прощаться на сегодня, буду читать.
"Прощаться…"– подумал Поэт: "Если бы, эх, как хочется на волю."– залез к себе на шконку и уставился в потолок.
Потолок был не обычный, а какой-то театральный, с выпуклостями и углублениями. "И как у Хохла хватает терпения столько читать, спускается только на перекуры и обратно ложиться. Чай заваривает в задумчивости, на автоматизме, словно боится потерять великую мысль. Боится сделать резкое движение головой, вдруг вылетит мыслишка… Всё-таки он чудак!"
Хохол мог тасоваться по хате из угла в угол до тех пор, пока уже не валился с ног. " Не люблю ворочаться,"-говорил он. Отдыхал он тоже немного:-"Я мало сплю, из-за этого худею."-Казалось, всем своим действиям он находил объяснения. А к результату плохому, или хорошему вели действия. Иногда Поэт смотрел на него и не мог сдержаться, чтоб не спросить:
– О чём думаешь, Хохол?– его лицо каменело, а взгляд выражал огромную работу мыслей, что Хохол походил на сумасшедшего. А впрочем, он и сам не скрывал своего тихого помешательства, вялотекущей шизофрении. Поэта смешила его физиономия. Позже он признался Хохлу, в такие минуты отрешённости Хохол обращал на Поэта стеклянный взгляд, и отвечал:" Ставь чайник лучше. Это гениально!"– что гениально, Поэт не понимал.
Спал Хохол одетый. Укрывал уголком одеяла, вечно холодные ступни, то укрывался курточкой, говорил, что так ему привычней. Ходил в закрытых домашних тапочках, при этом каждую ночь мыл ноги в тазике холодной водой, и стирал носки, надевал чистые. Брал утром по баланде: кашу и съедал с сахаром, при этом повторял: "Если я не буду есть, я сдохну." Или: "Прекрасная кашка, мой милый друг, рекомендую."– и хитро улыбался.-" Главное, чтоб чай и курить было, а там и на пайке протянуть можно".