9. ЭПИЗОД В МИНОРНОМ КЛЮЧЕ, в котором я отбываю в неизвестном направлении, но ни на шаг не приближаюсь к свободе
И вот пришел день, когда охранник выкрикнул мою фамилию. После объятий и обещаний встретиться я медленно и неумолимо прошествовал к выходу. Все шло по знакомой схеме: тебя приводят в комнату и говорят: «Жди». Ты ждешь. Потом тебя приводят в другую комнату, где уже сидит пара охламонов, и вы ждете вместе. Наконец вас всех приводят в еще одну комнату, где уже сидит другая группа, и вы опять ждете вместе, маленькие капельки, путешествующие из притока в приток, чтобы достичь Волги-Миссисипи и впасть в Каспийский залив Мексиканского моря.
Если вы граф или как минимум барон Монте-Кристо и спите и видите, как бы сбежать, вы обязательно должны вырезать план своих передвижений специально заточенным ногтем у себя на икре. Если ты крутой зэк, отбывающий пожизненную, то ты устанавливаешь по-тихому контакт с другими, чтобы подтвердить свой статус на тюремном дворе и удостовериться, что не покажется никто, кто на тебя точит зуб; в крайнем случае, чтобы стрельнуть пару цыгарок. Если ты журналист и/или член политической оппозиции, ты засекаешь время и заносишь его в свою книгу (предварительно помножив на) как очередное выступление против режима. Если ты просто охламон или иностранец, как ваш покорный слуга, ты сдаешься в комнате №3 или 4 и превращаешься в животное, которое погоняют электрохлыстом к выходу и тут же оглушают.
Так что не было у меня причин корежить себе икру: пожизненная мне не грозила, меня вели в суд, потому что ну зачем еще вытягивать меня из камеры? Так что, хотя моя первоначальная эйфория испарилась к моменту прибытия в №3 или 4, я с облегчением отдался течению, которое должно было унести меня к справедливости Амазонки и свободе Атлантики. А как еще?
Но пока я оставался в «Реджине Чели», светские условности оставались в силе. Большинство зэков сидели тихо, избегая взглядов, и я сделал то же. Чтобы меня пырнули за неосторожный взгляд, когда свобода так близка? Но, по крайней мере, на охранников я мог уставляться сколько угодно, и я вновь подивился тому, как мне повезло, что им было на меня наплевать. В России я вырос на историях садистов-охранников, чей весь смысл жизни сводился к тому, чтобы переломить заключенных. Их итальянским коллегам было на нас плевать. На их лицах не было написано ничего, кроме глубочайшей скуки.