Эберт, Курт, да что мелочиться, все наши знакомые, безгранично презирали Йенса, и когда в компании о нем случайно заходила речь, мне хотелось заткнуть уши и не слышать тех уничижительных формулировок, на которые не скупились собравшиеся. Эберт открытым текстом издевался над неумением Йенса вести дела, с пренебрежительной усмешкой напоминал, как тот чрезмерно раздул штат, как слишком доверял нагло облапошившим его впоследствии сотрудникам, как не проявил достаточной жесткости в период массовых сокращений персонала и в итоге предсказуемо обанкротился, а развалившаяся на диване Ханна давила в пепельнице бесчисленный по счету окурок, хрипло хохотала и одобрительно кивала, подтверждая абсолютное согласие с позицией моего мужа. А потом к беседе присоединялся Курт, плотный, здоровенный, с вечно красным лицом и хитрыми бегающими глазками: естественно, и у бауэра находились свои примеры, выставляющие Йенса бесхребетным тюфяком, катастрофически не умеющим идти по головам конкурентов. Ханна снова принималась смеяться, и ее удлиненное лицо с выступающим, крупным носом приобретало портретное сходство с лошадиной мордой, Курт в унисон вторил ей басом и лишь Эберт сдержанно кривил губы, но в этом едва уловимом движении чувствовалось в миллион раз больше оскорбительного презрения к Йенсу, чем в незатейливом гоготе Ханны и Курта. Я же в основном молчала, только однажды, я в бесконтрольном порыве сказала, что обсуждать человека в его отсутствие выглядит довольно некрасиво, но обжигающий взгляд Эберта моментально заставил меня вспомнить свое место в этом доме, и с тех пор я ни разу не подала голоса – просто сидела в гостиной и терпеливо ждала, пока Курт откроет бутылку пива, Ханна опять закурит, а Эберт начнет сдавать карты. Ждала, чтобы быстрей пережить этот вечер и назавтра поехать в Хорнебург.
Как ни парадоксально, но с Йенсом нас познакомила Ханна. Тогда мы с ней уже довольно тесно общались, я успела неоднократно побывать у нее дома, установить приятельские отношения с Мией и Леони, но о существовании Йенса знала только понаслышке, так как Ханна, по всем признакам, предпочитала без крайней на то нужды не светить опустившегося мужа-алкоголика, ведущего отшельнический образ жизни на глухих задворках Хорнебурга. Мы собрались в Даттель за покупками, и по пути Ханна извиняющимся тоном попросила меня подождать, пока она завезет Йенсу теплые вещи. Я готова была восхититься благородством своей новоиспеченной подруги, но чуть позже выяснилось, что под «теплыми вещами» подразумевался ворох невнятных тряпок, которые не приняли бы даже в местном отделении общества «Красного Креста». А потом я увидела этот приземистый сарай с покосившимися стенами, с закопченными окнами, с прогнившими ставнями – в Ор-Эркеншвике круглый год стояла сырость, и замшелым стволам, бордюрам и тротуарам давно никто не удивлялся, но это место сходу показалось мне настолько мрачным, словно Солнце намеренно обходило его стороной. Здесь царила непостижимо гнетущая атмосфера, а влажный в преддверии скорого дождя воздух был насквозь пропитан ледяным холодом разверзнутой пустоты. Я на автопилоте вышла из машины и сделала несколько шагов по следам Ханны, ноги с чавканьем погрузились в липкую жижу, я нервно выдернула из грязи один ботинок и внезапно застыла в неестественной позе.