– Я вас с собой в город… Вы противу приказов… Я вас с казаками…
Он кричал так, что в комнате стало тише. Все повернули головы в сторону Чаплинского. Он всегда искал случая поссориться (такова уж была его натура, что он задирал всех), но всех удивило то, что он затеял ссору при Зацвилиховском, которого он боялся, да еще с офицером Вишневецкого.
– Замолчите-ка, ваша милость! – сказал старый хорунжий. – Этот кавалер – мой гость.
– Я вас… Я вас… в город… на дыбу! – продолжал кричать Чаплинский, не обращая уже ни на что внимания.
Теперь пан Скшетуский тоже встал во весь рост, но, не вынимая из ножен своей низко опущенной сабли, схватил ее посредине и поднял кверху так, что рукоятка с крестом пришлась как раз у носа Чаплинского.
– Не угодно ли понюхать? – холодно спросил он.
– Бей, кто в Бога верует!.. Эй, люди! – крикнул Чаплинский, хватаясь за рукоятку сабли.
Но он не успел ее обнажить. Молодой наместник повернул его, схватил одной рукой за шиворот, другой за шаровары пониже поясницы, поднял его кверху и понес между скамьями к дверям.
– Панове-братья, место для рогоносца, не то забодает!
С этими словами он подошел к двери, ударил в нее Чаплинским, открыл и выбросил подстаросту на улицу.
Потом спокойно уселся на старом месте, около Зацвилиховского.
В избе на минуту воцарилась тишина. Сила, проявленная Скшетуским, внушила к нему уважение шляхты. Потом раздался взрыв всеобщего хохота.
– Виват вишневецкие офицеры! – кричали одни.
– Он в обмороке… весь в крови! – кричали другие, заглядывая за дверь, чтобы узнать, что теперь сделает Чаплинский.
– Слуги его поднимают.
Лишь небольшая горсть сторонников подстаросты молчала и, не решаясь вступиться за него, поглядывала хмуро на наместника.
– Правду говоря, пристает он, как муха! – сказал Зацвилиховский.
– Какая муха – комар, – сказал, подходя, толстый шляхтич с бельмом на одном глазу и со шрамом величиной в талер на лбу. – Комар, а не муха! Позвольте вам, ваць-пане, засвидетельствовать готовность к услугам! – сказал он, обращаясь к Скшетускому. – Ян Заглоба, герба Вчеле, что может узнать каждый хотя бы по той дыре, которую мне пробила во лбу[7] разбойничья пуля, когда я по обету шел в Святую Землю отмаливать грехи своей юности.
– Будет вам! – сказал Зацвилиховский. – Вы когда-то сами говорили, что вам прошибли лоб в Радоме пивной кружкой.