Катька остро возмутилась:
– Ну, Егол!
Он дорисовал пламя из ушей:
– Так получше будет!
– Ну, Егол! – сестрёнка обиженно надула губы, накрыла испорченный рисунок новым листом. – Ма-а!
– Тихо, тихо, – Егор подёргал её за косичку. – С меня ириски.
– Плавда? – Катюшка недоверчиво покосилась на треники без карманов и мятую футболку, не глядя чиркнула по листу фломастером и уставилась Егору в глаза.
Егор подтвердил:
– Конечно.
– Ма-а! – ребёнок был не по возрасту мудр.
– Ну, ябеда! – Егор прижал сестрёнку к ковру, провёл костяшками пальцев по выступающим рёбрам. Она заверещала и залилась серебряным смехом.
Диктор понимающе вкрадчиво урчал:
– …превратилась из экспортёра сырья в мирового лидера информационных технологий. Экспорт вычислительных мощностей составляет основную часть федерального бюджета…
– Ма-а! – Катька повизгивала и норовила лягнуть Егора острой коленкой.
– Егор, в прихожей уже воняет, – мама выглянула из кухни, блёкло улыбнулась. – Катёнок, выведи брата прогуляться. Присмотри, чтоб не убежал. Хорошо?
Девочка быстро выбралась из захвата и показала язык:
– Дулак!
– Ябеда! – парировал брат.
– Егор! – напомнила мать.
– …за один только 2018 год, – лощёный диктор снисходительно склонил набок голову, надулся паузой и резко сменил тему. – Так называемые правозащитники призывают страну к «Маршу Несогласия» в связи с ужесточением мер Центра Против Экстремизма…
– Егор! – мать нахмурила брови.
– Иду я, – он встал с пола, натянул поверх футболки старенький свитер, убедился, что Катька ворошит «гуляльную» одежду, протиснулся между матерью и косяком в прихожую. – Иду, – действительно смердело рыбьей требухой.
Выскочила Катюшка, всунула ему в кулак потную ладошку и потащила к двери.
* * *
Двор жил. Пестрело на турнике старенькое ватное одеяло – оно теряло с каждым хлопком тонны. За ним бродили валенки с подрезанными голенищами, из которых торчали столбики бабушкиных икр в колготках бесстыдно телесного цвета. Рядом, на лавке, возлежал кот Сармат – революционно голодный, битый, но фанатично устойчивый. Он растянулся по-барски и тихо сердился: на Петровну, что кузнечным грохотом не давала покоя, на недостаток питания и на мужское горе – кошки Сармата не любили. Был он с ними груб и по-гусарски напорист, за что частенько огребал по беспризорной морде. Зато Сармата обожали дети – таскали для него из дома что ни попадя. Любил ли он детей? Он их терпел, как он их терпел!