– А, доктор. Это точно вы… А то эта меня иногда обманывает, переодевается, чтобы я ее не узнал и впустил.
Решительный жест жене: мол, останься за дверью. Неуверенным шагом, будто проталкиваясь сквозь толщу удушливого смрада, доктор входит в темную спальню. Балтоломеу, волоча ноги, плетется впереди. Сзади, стараясь не слишком быстро догонять их, крадется дона Мунда. Шаги Бартоломеу – короткие, так ходят по тюремной камере. Ее шаги округлые – будто она идет по острову.
– Итак, друг мой, вам лучше?
– Если мне когда и станет лучше, это уже буду не я.
– Рад видеть вас, как всегда, в философском расположении духа.
– Извините, доктор Сидоню, видеть-то и я вас рад, – говорит старик, – да не рад, что я – пациент.
В поселке все, как сговорившись, зовут португальца Сидоню, и ему даже нравится, что его перекрестили: новое имя – шаг к тому, чтобы стать новым человеком. Он снисходительно улыбается больному старику:
– Стало быть, сегодня мы настроены пессимистически?
– Вот скажите, доктор, чем можно излечиться от моей болезни?
Разве что подцепить еще какую-нибудь, хочется сказать врачу, но он сдерживается и вместо этого рождает афоризм:
– Жизнь неизлечима, дорогой мой.
Старый Бартоломеу передвигает ногу за ногу, чтобы спрятать дырявый носок. Сам на краю могилы, а все думает, хорошо ли выглядит. Морщась от сигаретного дыма, он то вздохнет, то застонет.
– Видите синяки под глазами? На лице уже не умещаются. А печень? Печень вот-вот из носу полезет.
Для него печень – не орган. Печень – это такой флюид, растекающийся по внутренностям. Перед смертью человек превращается в бурдюк, полный желчи.
– И вдобавок я никак не сойду с этого проклятого корабля.
– Мутит?
– Мутит, да еще и качает, как хрен знает что, будто я до сих пор на той дерьмовой посудине.
Посудина – это трансатлантический лайнер “Инфант дон Генрих”. В его машинном отделении, в мрачном, как нынешняя спальня, трюме, Бартоломеу Одиноку с десяток лет прослужил механиком. Он был единственным чернокожим членом команды, чем очень гордился. Потом всему пришел конец: колониальный режим пал, корабль сидел на мели, постепенно превращаясь в металлолом и ожидая, как и сам бывший механик, отправки на свалку.
– Вы весь в белом, как капитан корабля…
– Это всего лишь медицинский халат.
– Серьезно, я как будто еще на борту, в походе, даже плеск воды слышу…