Дорога была свободной, естественно. Когда позвонила мама, я как раз проезжал то место, где в 90-тых мужик тормознул набитую взрывчаткой машину и базарил с военным репортёром.
– Привет мам.
– Где ты?
– В центре, где инженер на жигулёнке с бомбой…
– Заедь ко мне.
– Но я сейчас…
Она положила трубку. Переулки ждали меня. Через спуск было добраться проще, и я завернул на него. Света здесь маловато, потому что постройки высокие, но реку всё равно было видно. Машины не ехали, зато по сторонам были припаркованы битком. Так продолжалось метров 50, пока я не увидел двух девушек. Они катили на самокатах прямо посередине. Они виляли зигзагами и не торопились сворачивать, а я не торопился их догонять. Сзади никого не было, так что это было допустимо. Они виляли туда-сюда, у одной были бежевые штаны. Это было самое начало, когда самокаты стали «иметь» велосипеды во все дыхательные и питательные. Мои друзья в велопрокате это знали, но закупаться вдогонку к ассортименту ещё и десятком самокатов себе позволить не могли. Но всё-таки это было естественно, что всё сойдёт к девчонкам на самокатах с моторчиком, все мы их видели.
Когда выруливал задом к калитке, я увидел у вторых ворот новый Nissan моего дядьки. Лай нашего шпица уже тут. Я нажал на домофон и открыл калитку своим ключом. Тут же была моя сестрица, она якобы что-то делала на улице, но на самом деле просто скрывалась от эпицентра проблем. Хорошо седая, хоть и скрывает это, всего на 6 лет старше меня.
– Оставь надежду всяк сюда входящий – улыбнулась она.
– Дом, милый дом.
Мы обнялись, но она знала, что я знаю, что именно она растрезвонила о моём увольнении. Она всегда хотела быть любимицей. Обычно мамина собака начинает кружиться и писаться от счастья, но в этот раз она просекла, что дело неладно, и просто топала лапами и что есть мочи улыбалась.
– Ути моя мохнатушка, клясавица, как я по тебе соскучился, а ня-ня-ня-красавица, а-ня-ня-ня-красавица.
Ей стало повеселее, и мне тоже.
Мама встретила меня у входа. Она любит всю эту театральную херню, и выпятила нижнюю челюсть, что лишало её привычной красоты где-то на процентов 40.
– Пойдём, – больше она ничего не сказала.
Зал, стол, два дивана, два кресла, шкаф со стеклом. Три огромные фотографии висят на стене, со свадеб брата, сестры и меня. Мама и папа есть на всех. Мама такая же как на фотографиях – красивая, если, конечно, не считать эту проклятую выпяченную челюсть, а вот отца уже нет. Вместо него здесь торчал мой дядя. Мы сели. Молчали секунды три. Собака в комнату не зашла.