Вторая и более важная причина пряток состояла в прозрении удобства повествовать от чужого лица и чужим голосом, облегчая восприятие текста, с одной стороны, и сохраняя в нём загадки для пытливого ума – с другой.
Белкин нашему герою удался. Авторские мысли и мучительные сомнения Илья Ильич излагал по-своему, оставаясь верной тенью сочинителя, который на Белкина, если кто позовёт, отозвался бы без раздумий и с той же естественностью, как отзывался на данное ему родителями имя Ивана Алексеева.
Вот так лет десять назад в братской могиле самиздатовских сочинений появились белкинские «Повести Ильи Ильича», а позже и произведения Алексеева, разбросанные по нескольким общедоступным для любителей писательским и издательским платформам.
Продвинутые современники-литературоведы придумали называть подобного рода сочинения профессионалов мега-литературой и менипеями, объясняя и доказывая, как и почему «Евгений Онегин», например, сочинён от лица и зачастую слогом забытого ныне поэта Катенина, а в булгаковском «Мастере и Маргарите» мастером следует считать основоположника социалистического реализма.
Наверное, сравнение любителя с мастерами слова многим не понравится. Кто такой Алексеев?!
Соглашаясь со справедливым негодованием, мы с удовольствием добавим, что про менипеи и мега-литературу Алексеев вычитал недавно. А когда придумал Белкина, ничего про это не знал. Его Белкин, преодолевая кризис среднего возраста и тоскуя по литературе, которую мы потеряли, не умеем воскресить и скоро посчитаем излишней, должен был стать примером реализации возможностей самообразования и миропонимания, помноженных на компьютерные и сетевые технологии подготовки текстов. Образованный человек способен реализовать свои способности в любой области – вот что хотел доказать Алексеев и что, как он считал, доказал. Перечитывая повести своего Белкина, сам он всякий раз убеждался в том, что голос Ильи Ильича различим в щебете писательской братии и пробуждает добрые чувства, а то, что этот факт не подтверждает устроившаяся возле имеющихся кормушек окололитературная орда, списывал на победивший в нашей стране меркантилизм и его следствия вроде отторжения от чтения книг и общего культурного упадка.
Выплеснув в последней из «Повестей Ильи Ильича» свою приглаженную биографию, Алексеев навсегда, как он считал, расстался с придуманным им повествователем, но не с литературой, продолжив отстаивать свой взгляд на мир и место в нём современника. За модой удивлять особенно острыми и загадочными сюжетами, которые давно все известны и разложены, как по нотам, Алексеев не гнался и поэтому за семь лет сладкого и тяжёлого труда приобрёл не более сотни читателей, самым внимательным из которых был его отец, да получил на свою электронную почту десяток хвалебных писем от поклонниц. Столь скудное внимание к его сочинениям вкупе со слабеющей силой глаз, отражающей естественное возрастное угасание, не могли не принести нашему писателю известную толику разочарования в людях и заставили его отойти от правила сочинять каждый календарный год хотя бы один рассказ или повесть. В последние два года к литературным разочарованиям прибавились перенесённая им неприятная болезнь и выбившая из колеи смерть отца. Алексеев перестал писать, решив не напрягаться до пенсии, а в первый пенсионный год красиво закольцевать свой не очень удавшийся литературный поход с помощью поднятого из небытия Белкина.