Но я – всегда перемолчу.
Иногда он срывается и начинает сплетничать.
В первый раз, как меня сократили…
(Ну, надоело об этом!..)
В первый раз он было прямо вбежал ко мне – полный смеха, полный иронии, полный дружества!..
Но мне тогда – внутренне-то, главное, освобождённому – его визит был как раз не кстати.
А он, видно, решил, что я расстроен.
Он – тактичный.
В следующий раз он пришёл уже серьёзный.
Посетовал на несправедливость на систему этих «сокращений».
Потом на что-то рассмеялся!
А я… даже и не понял, о чём он… так как в эту минуту вдруг подумал… что он живёт на пенсию матери…
И при этом – мы смотрели друг на друга!..
…Однажды мы с ним шли по улице – и оказалось, что возле его дома.
Или он этак нарочно?..
Его мать тут прогуливала собачку.
Познакомились.
Разговаривали – хорошо помню – как-то неспешно… как бы во сне…
Она – деликатная.
После это я о нём – стал себе так: он – какой-то навязчиво-тактичный… болезненно-тактичный…
Лишь однажды он спросил меня – и весомо, напористо, дерзко:
–– Куда думаешь-то?
–– Устроюсь куда-нибудь.
В другой раз стал хвалиться мимолётной половой связью…
И был какой-то сосредоточенный…
Ему, разумеется, ничего говорить о себе нельзя.
Раз он зашёл ко мне с фотоаппаратом своим огромным на плече; на другом плече – объектив, что ли, в чехле.
И приступил – не спросив меня! – к фотосъёмке.
Я, впрочем, стал, по его команде, перемещать себя в пространстве квартиры…
Я предложил ему деньги.
Он промолчал.
Сколько?..
Он промолчал…
…Не помню, заходил ли он ко мне ещё хоть раз после этого.
Потом, через какое-то время слышу: удавился!..
Я сразу себе: виноват – я!
«Не помню… заходил ли…» – После чего «этого»?..
Зачем же тогда я ему… предложил!
Ведь он, видя мой покой, мог предположить во мне… какой-то, что ли, идеал…
А я – предложив вместо участия деньги – доказал ему, что… как я сам теперь выражаюсь… мир мал!
И – нет в мире благородства.
Вернее – чистого благородства.
Ещё вернее – болезненно-чистого благородства!..
Ведь он, неудачник по жизни, во всём в жизни гневно и лез на рожон.
…С матерью он, конечно, в очередной раз поругался.
Ведь он – конечно, конечно! – во все свои неудачи мать посвящал.
Она – она родила его одна. Одного. Она – она питала, одевала, растила, учила его одного. Одного. Он – единственный; и это стало нормой для него, для неё. И, как они за всех решили, – вообще. А у него – то это, то это… И – как себе сделать больно больнее?.. И – для кого сделать больнее больного?!..