Фактически она из городка сбежала – русским там приходилось трудно, а мама еще и была светловолосой миловидной сиротой. Слишком многие хотели ей покровительствовать, но мама была гордая. Она считала, что проживет без покровителей, к тому же ей не очень нравилось раздавать поцелуи без любви.
Лидина мама Вероника Ивановна была типичной представительницей так называемого поколения победителей со всеми плюсами и минусами победительного характера. Рожденная в начале сороковых, она с молоком матери впитала убежденность, что человек способен даже на невозможное. Конечно, «молоко матери» – это так, словесная фигура, не было ни матери, ни молока, что-то давали сиротское в бутылочке – но зато марши в ушах звучали бравурные, да и чудовищные последствия войны, докатившейся до Кавказа, где она воспитывалась, лишний раз подтверждали: и не такую гадину может раздавить человек, обладающий истинной жаждой победы.
В первые послевоенные годы их отвезли в Кисловодск в санаторий. Половина дворцов, казавшихся детдомовцам вратами рая, была еще не восстановлена, гиды показывали им залы, где фашисты держали скот. Это представлялось особенным зверством: в таких залах – и скот. Это кем надо быть, чтобы не пощадить резные решетки арок, да вот эти завитки поверх колонн, да сами колонны, дивно стоящие посреди парков, ничего не поддерживающие, поставленные просто так – от изобильности? То, чему не знаешь названия, чего не опишешь никакими словами, но что сияет сквозным блеском, лучезарно исходит золотым свечением, что не камень, не дерево, не природа, не искусство – а чистая красота. Платоновская, сказали бы мы с вами, отметив лишний раз, как умели древние греки по-детски радостно объяснять и описывать мир.
Стилей в Кисловодске было намешано, конечно, слишком, но сироты из маленького дагестанского городка в стилях и не разбирались. Была просто сказка – тысяча и одна ночь – и все это пытались разрушить. Но не удалось фашистам проклятым. Сильны они были, но мы сильней.
Там в Кисловодске Вероника Ивановна (бывшая еще, разумеется, не Ивановной и даже не Вероникой, а Веркой) сильно заболела. Обпилась нарзаном, расстроила себе живот так, что, казалось, не вода уже лилась из нее: это жизнь уходила в виде воды, прозрачной, как слеза. Антибиотиков в Кисловодске не было, стала Верка синенькая, металась, кусая обметанные жаром губы. Но выкарабкалась. Уж очень не хотелось покидать мир, в котором есть такая архитектура, пусть и полуразрушенная фашистами.