– Луч освещает, и земли наполняются правдой, а дети вольны играть. Омывает тихую чащу река, и пустует жертвенник, не испробовав крови. Поёт в ветвях белая птица, возвестив приход вечности, и, вспорхнув, поднимается к солнцу. Пуст рудник, а печь полна караваев. И в миг, когда ночь наступает, мать спускается во тьму, освещая ночную дорогу.
Тепло стало Джерис в руках и ногах, и она, чувствуя лишь холодный пол под собой, представила, что ничего нет вокруг, только она и эти слова. Храм слушал её так же безропотно и молчаливо, как и остальных. Тишина настала абсолютная, и Джерис показалось, будто её тело перевернулось, сжалось до размера песчинки и закружилось в самом лютом холоде, да таком, какой никогда ей испытывать не приходилось. В этом ледяном водовороте раздались два шага, два стука каблуков, и эти звуки ударили, будто молотом, по ушам.
Джерис вскочила и обернулась. На входе стояла, прислонившись к арке, высокая чёрная фигура.
– Не смей ступать в храм. – сказала Джерис, и фигура вздрогнула. – Таким как ты, здесь не место.
– А, Джерис, малыш. Это ты. – устало сказала фигура.
От знакомого голоса Джерис стало больно.
– Уж если вернулся, будь добр – не ходи в храм. – сказала она. – Тебе это не к лицу. Иди туда, откуда пришёл.
Фигура вошла в храм, и тяжёлые сапоги застучали по каменному полу.
– Но я шёл сюда.
– Ты следил за мной? – спросила Джерис.
Фигура вздохнула.
– Разве нужен повод, чтоб сюда прийти?
– Следил, значит.
– Джерис. – сказала фигура из темноты. – Я не знал, что ты здесь.
– Значит, ты у нас теперь молишься Мать-Звезде?
Джерис не видела человека, но услышала, как тот сел на ступени и шумно вздохнул, закрыв лицо руками. Он молчал. В храме похолодало.
– Я пойду. – сказал человек и поднялся.
– Иди, иди, Таррель. – сказала Джерис. – Тебе не место здесь.
Джерис стояла лицом к выходу, и теперь увидела человека отчётливее. Плащ на стройном теле, тяжёлые сапоги, руки в карманах. Становилось всё светлее, за её спиной будто восходило солнце, и тогда человек обернулся. Что-то там, за Джерис, освещало его загорелое лицо, высокий лоб, отражалось в чёрных, всегда озорных, но так странно смотрящихся рядом с презрительными губами, глазах. Сейчас же от презрения не осталось и следа. Страх стоял в глазах дежи Тарреля. Свет обнажил его в этой темноте, и обнажил чёрные волосы, которые всегда так старательно прятал их обладатель под капюшоном. Таррель стоял, сжавшись, будто испуганный лис, и смотрел куда-то наверх. Полы задрожали.