Джерис обернулась. В чаше под сводом сиял, всё ярче с каждым мгновением, стеклянный шар.
– О небо! Это всё – я! – сказала Джерис торжественно.
– Без сомнения. – пробормотал Таррель и посмотрел вниз, где лежал, звеня и подпрыгивая на полу, кристалл. Раздался треск, и по постаменту поползла огромная трещина. Таррель вмиг оказался рядом и схватил кристалл.
– Это моё! – закричала Джерис и попыталась выхватить кристалл у Тарреля, но тот вцепился в её руку.
– Скорее! – сказал он и выволок упирающуюся Джерис наружу.
Позади них раздался грохот. Постамент хрустнул и переломился пополам. Светящийся шар упал на пол и потух, разбившись на тысячи осколков.
– Что это? – задыхаясь, спросил Таррель и ткнул кристаллом в лицо Джерис.
– Я молилась. – гордо сказала Джерис. – Свет Матери-Звезды пришёл из-за меня, а не из-за камня.
– Хорошо. Пускай. Я спросил, что это?
Таррель катал в руках кристалл, считая его грани.
– Нашла на берегу. – ответила Джерис. – Тебе не отдам. Даже не думай.
– Не отдашь, – поправил её Таррель, – а продашь.
– Всё серебром меряешь? Совесть свою измерь, ни на керту не потянет! Продам. Да вот кому угодно, только не тебе.
Таррель схватился за голову.
– Да продавай! Пожалуйста… А если б меня здесь не оказалось? – сказал он.
– Было бы чудесно. – ответила Джерис и подошла вплотную к Таррелю. – Ты всегда не вовремя.
И протянула руку. Таррель помолчал и сказал с обидой:
– Так, значит? Вот уж прямо всегда?
Он вложил кристалл в маленькую ручку Джерис и, развернувшись, пошёл прочь.
К десяти часам вечера темнота совсем окутала побережье, и в Гаавуне наступила ночь. Едва спряталось солнце, резко похолодало, город опустел, и только редкие прохожие топали по улицам, торопясь домой, к тёплой печи и вкусному ужину.
На южном небе выделялись, словно обведённые чернилами, тёмные фигуры каштанов и апельсиновых деревьев. Повсюду сверкали фонари и огоньки в окнах маленьких домиков, а в воздухе плавали ароматы морского воздуха, апельсинов и свежих булочек, которые лати готовили для своих семей. С каждым шагом запахи менялись, и казалось, что ночью Гаавун пестрит ими даже больше, чем днём.
Несмотря на темноту, после девяти вечера город кишел звуками, только иначе, чем в дневные часы. Стрекотали сверчки, точно устроили они соревнование, кто окажется самым громким, лаяли собаки вдалеке, пели женские голоса и кричали резвящиеся во дворах дети. Но больше всего было в Гаавуне разговоров. Попасть сюда впервые – покажется, будто волны шумят на берегу, но прислушаешься – болтовня вполголоса.