Синяя Дубрава ещё спала, когда тишину нарушил неспешный топот копыт, и из темноты выехали семь укутанных с головами всадников. Первый из них, самый высокий и плечистый, ехал верхом на настоящей лошади, а остальные – чуть поодаль, и погоняли стройных рыжих ланоков, копытца которых, казалось, вовсе не создавали шума, в отличие от чёрного жеребца. Рассвет никак не занимался.
– Торопите своих тварей. Господин нас ждал ещё вчера. – сказал человек на лошади.
– И ещё подождёт. – раздался сзади женский голос. – Если только не собирается возить меня вместо моего ланока.
– Закрой свой чёрный рот, Эль. – сказал тот, не оборачиваясь.
– Хотя, да, Гант. Ты выносливей. Это для тебя работа.
– Не заткнёшься – прострелю голову. – сказал Гант.
Гант казался огромным на фоне тёмно-серого неба и низких деревьев. Его фигура в седле двигалась из стороны в сторону в такт шагам лошади. Эль пустила задыхающееся животное вперёд и, обогнав Ганта, встала поперёк его пути.
– Я смотрю, ты смельчаком стал с последней нашей встречи. А я ведь тебя тогда, кажется, пригвоздила кнутом к земле.
Гант вскинул арбалет и сжал его так, что перчатка заскрипела, натянувшись на огромном кулаке. Стрела смотрела точно в лоб всадницы. Та пустила ланока медленным шагом и, приблизившись к Ганту, упёрлась лбом точно в арбалет. Над платком, скрывающим нижнюю часть лица, из-под чёрных бровей сверкали золотые, по-кошачьи большие глаза.
– Ну, давай. – ласково сказала она.
Гант опустил арбалет и двинулся дальше. Вместе с ним двинулись и остальные всадники, которые, едва увидев в его руках оружие, тут же остановились.
Рассвет обнажил лысеющий лоб и серо-жёлтое лицо Ганта, все в мелких порезах, забитых грязью. Маленькие глаза казались еще меньше рядом с огромным, наполовину обрезанным носом. Гант снял капюшон, сощурился, поглядев на небо, и пустил своего коня рысцой по лесу. Начиналась равнина, а Синяя дубрава, яркая, точно морская волна посреди этой пустоши, осталась позади.
Вдалеке, в сухих травах, тоскливо перекликались дикие ланоки. Они пели отрывисто и звонко, чем очень раздражали Ганта: он плевался и бранился каждый раз, как слышал вдали клик животного, которому отвечали ланоки всадников позади него.
Повсюду, словно безмолвные склепы, стали появляться каменные дома. И подумать бы, что никого не обитает на этой сухой равнине, но захлопывались двери и скрипели тяжёлые засовы, едва колонна всадников проезжала мимо. Столичные земли пробуждались. Пробуждались так, словно лучше бы этого пробуждения вовсе не было.