Еще разглядит он круглый, некогда полированный стол, застланный измятой, некогда белой скатеркой. А на столе том увидит он одинокую бутылку, что еще более усугубит его тоску и печаль. Потому что бутылка эта будет пустой. Совершенно пустой!
Переведя взор свой чуть вбок, узреет он застланную серым одеялом старую тахту. Вид этого ложа породит в душе его сомнения, колебания и новый прилив тоски.
Горестно вздохнет человек и заскользит взором дальше – скосив глаза, но не поворачивая голову.
Нет, только не поворачивать голову!
А затем увидит он…
Затем увидит он, сантехник Василий Губин, нечто такое, что заставит всё нутро его содрогнуться.
Увидит он прямо перед собой какую-то бородатую рожу.
Да, да! Некую совершенно незнакомую рожу, глядящую прямо в душу ему наглыми своими глазами.
И скажет Василий: «Ой!»
И ничего больше произнести будет не в силах…
Человек, стоявший перед Василием, выглядел устрашающе. Окаймленное густой бородой лицо было изрезано морщинами, а большие черные глаза его смотрели на сантехника пристально и сурово.
Одет гость был странно. Длинное серое рубище, напоминавшее не то балахон, не то рубаху из грубой шерсти, висело на нем мешком, спускаясь к полу и приоткрыв лишь узловатые ступни необутых ног.
Да, босым стоял он перед Василием. Совсем босым. И зрелище это, отчасти странное само по себе, усугублялось еще и тем, что ступни незнакомца, будучи грубыми, узловатыми, сияли притом белизной. Как, впрочем, и лицо его, и ладони, видневшиеся из складок серого балахона. Померещилось даже Василию, что исходит от них – от рук этих и лица – бледное, едва различимое сияние.
– Дык, ать, мать, – произнес Василий, облизнув пересохшие губы.
Дальше не получалось.
– Кто… будешь? – разорвал наступившую тишину голос, повергнувший сантехника в дрожь.
Говорил незнакомец басом, чуть размыкая узкие губы. Лицо его оставалось неподвижным, будто вырезанным из белого камня.
– Я-то? – Василий ощутил холодную пустоту внутри живота.
– Ты-то.
– Дык я… Я чего? Ну, это… Ну, Вася.
Бородатый гость, продолжая сверлить его немигающим взглядом, спросил:
– Где?
– Чего где? – Василий постепенно начал приходить в себя, хотя мозг его еще слабо повиновался ему.
– Где я?
– Ты-то? – окончательно возвращаясь к жизни, уточнил сантехник. – Здесь ты. Где ж еще, блин?
Человек в рубище медленно оглядел комнату. Он слегка пошевелил рукой, отвел ее за спину и неожиданно извлек оттуда странный предмет, показавшийся Василию чем-то вроде фановой трубы. Но труба эта была почему-то медной и до блеска надраенной.