– Не стой истуканом, – без злобы выпалил мне старлей, выстраивающий свою команду для продолжения выполнения боевой задачи. – Машина уходит, везет раненого. Может, тебя забросить в Аргун?
Эти безобидные, на первый взгляд, слова задели меня за живое.
– Ты что, меня за барышню кисейную принимаешь?! – взорвался я. – Я с тобой не по бульвару погулять напросился, а работа здесь у меня не слаще твоей будет. Пошел ты!..
– Не кипятись, – не понял он моего эмоционального взрыва. – Ты че?
– Отвали от меня! – забыв про приличия и уже не владея собой, выпалил я ему. – Да пошел ты!..
А он неожиданно схватил меня за плечи, тряхнул так, что недосказанные слова застряли между лязгнувшими зубами и прикусанным языком, а мозги, подпрыгнув в голове, встали на место, готовые снова воспринимать мир в его реалиях.
– Ты прости, подполковник, но не уважаю я ментов. Нет, не всех, конечно, вы, губоповцы, – трудяги, и пашете, и головы кладете наравне с нами, а кто-то карманы в это время набивает. Понимаю – не турист ты здесь. Не хотел я тебя обидеть, но и лукавить не привык – бойцы плохо реагируют на неприкаянных.
От этих простых и откровенных слов мне стало ужасно стыдно перед человеком, с которым мы несколько мгновений назад могли вместе навеки остаться на этой дороге, взявшись с двух сторон за бронежилет раненого солдата.
– И ты прости! – обнял я его. – Нервы ни к черту, не каждый день в такую задницу попадаешь. А работать я буду вон там, за теми кустами, – и тут же прикусил язык, поняв, что на нервяке сболтнул непростительно лишнего, чего не должен произносить даже на дыбе, чтобы ни намеком, ни полусловом, ни взглядом, ни даже вздохом не создать цепочку, указывающую дорогу к внедренному сотруднику. И, незаслуженно обижая хорошего человека резкой сменой настроения, повернулся, давая понять, что разговор окончен, одновременно прокручивая в голове заученный еще на инструктаже в Москве стнттюк: «Руские домой (с одним С) – значит, пятьсот метров от поворота на Мескер-Юрт, слева по ходу движения на Гудермес – контейнер с информацией».
Но старлей оказался во сто крат умнее меня, а вернее, мудрее. Он по-отечески и в то же время как-то игриво ударил в плечо, вроде толкнул, но не отталкивая, а лишь обозначая крепкую мужскую руку с увесистым кулаком, впился в меня каким-то грустным взглядом и с тяжелым вздохом, как будто прощаясь навсегда, произнес: