Мы посидели на кухне, попили вина. Пила она, кстати, тоже за троих. Поболтали о пустяках. Вернее, болтали они. Сказывалась разница между книжным образованием, хотя бы и профильным, и лечебной практикой. Добрые знакомые оттягивались вином и словоохотливостью, а я наблюдал: «Может, вам, ребята, опять сойтись? А я подожду, подожду, жизнь только начинается».
Но нет. Паша удалился в гостиную, терзать телик. Туда же я отнес ему постельное белье.
Вот и настал мой час взросления.
Одиннадцатый, двенадцатый… Все это время она лежала нагишом под одеялом, а я сидел на стуле в изголовье софы, в семейных трусах, исподволь влюбляясь в темноту своей комнаты: «Надо бы завести аквариум. Говорят, успокаивает».
Рыба… Каким станет мой первый шаг в ее сторону? Должен ли я ее поцеловать, и нет ли иных сигналов к сближению? И если нет, неужели, прямо в губы? Нельзя ли использовать краешек пододеяльника? Робко оттянуть его и промокнуть им… У меня, вон, над верхней губой пот высыпал. И почему первый шаг должен быть обязательно моим?
Наконец, она рывком вынырнула из укрытия, сдернула с меня трусливую обертку и повалила навзничь.
Первый час взросления, второй… Она кончала и кончала, а я все думал о её незавидном прозвище. Зачем ее так назвали? За что? Может, вначале все же было Рыбонька, а уж потом… Ох…
Она взяла таймаут, попросилась в туалет. Я двинулся следом. Паша рассказывал, что когда ей хорошо, она ссыт вприсядку.
– Так и собираешься стоять? – сонно спросила она с унитаза, привалившись к стене. – Не хочешь прикрыть дверь с той стороны, нет? – Нет, ей решительно не хорошо.
Я вернулся к спальному месту.
Вскоре мы воссоединились и продолжили.
Я стал представлять под собой первых красоток института. Но красота их тотчас меркла, а издаваемые ими звуки вгоняли в оторопь. Что со мной не так?
А с ней? Я и не заметил, как руки и ноги ее безжизненно сползли с меня и распластались на простыне. Она походила на морскую звезду. Замученную морскую звезду.
– Мне больно.
– Что?
– Ты мне там все натер. Давай спать. Не могу больше.
– Хорошо. – И я выключил полночи проработавший вхолостую компрессор.
Утром я пожарил яичницу. Мы практически молча позавтракали, и они ушли. Они ушли, а я остался. И прежде всего – девственником.
Так добрый или недобрый – друг? А черт его знает. Столько лет прошло. Столько воды утекло. Столько…