– Слишком темно, – сказала Роуз ровным голосом.
– Ниче-ниче, радость моя, скоро рассвет…
Но пока там, снаружи, была тягучая, густая темнота – ни просвета, ни щелочки. Рысь чувствовал это.
– Скоро случится что-то отвратительное, вот я о чем.
Рысь шумно вздохнул – хорошо началось утро. А через часик потянутся страждущие – того утешь, этому объясни, этим вломи, эту разубеди… Кто-нибудь новенький возжаждет утешения, кто-нибудь старший позабудет, кто он есть, а он, Рысь, будет делать вид, что очень умный и точно знает, как им всем помочь. Самое странное, что день за днем это прокатывало. Сам Рысь типу с такой физиономией ни в жизнь не стал бы доверять, а эти вон как…
Роуз тем временем села прямо и уже деловито подсказала:
– Вон там еще стакан, на подоконнике.
Стаканы толпились везде: и на полу, и на печальном, в пятнах, подоконнике, и даже на стуле. Тетрадь, в которой Рысь вел важные счета, открытая, лежала на столе. В ней поперек листа было его собственным почерком написано: «Напомнить А., где он забыл свою жену!»
– А где Артур забыл свою жену?
– У него нет жены, милый.
– Так я и думал…
– Почему мы уснули-то в мансарде Яблока?
– Потому что вчера нам показалось, что праздновать тут – хорошая идея.
Рысь вздохнул. Он собирался отнести стаканы в кухню и заодно сообразить поесть. Третьего дня он припрятал в буфет банку маслин и теперь предвкушал. Нужны же радости… Уже на выходе вспомнил и обернулся:
– Слушай, а твое это, отвратительное – оно совсем вот-вот или есть время?
– Не знаю, – Роуз как раз натягивала платье через голову, но Рысь понял, что она жмет плечами, – вот сейчас кажется, что вообще уже случилось.
Снаружи все никак не рассветало.
Выпусти нас, выпусти нас, выпусти, выпусти нас, мы ведь все равно выйдем, не мешай нам…
Выпусти…
Выпусти…
Тебе нет смысла нас удерживать…
Ты же помнишь, кто мы такие, правда же?
Ах, поглядите на него, какая жалость, он нас не помнит!
Да он сам себя не помнит!
Ты лучше выпусти нас, а то сам знаешь, что будет…
Выпусти…
Отвори…
Все равно сдашься…
Яблоко не спеша открыл глаза, осознал, где находится, и ухмыльнулся в потолок:
– Какая прелесть. – И чихнул, потому что в Приюте было холодно. По осени в Приюте всегда холодно. – Однако же забавная традиция, – бормотал Яблоко, задумчиво рассматривая то ремень, то помаду, то стакан, позабытые кем-то беспечным в его мансарде. – Вот так отлучишься на жалкие семь месяцев – и твоя комната уже притон разврата. И кровать, видимо, ложе чьей-то любви. И осы в спячке.